Особенно,... 
19 
— Хм… Ну что ж, очень приятно с вами познакомиться–поговорить, уважаемая Тина из Белоречья! А что, Чеховым давно увлекаетесь?
— Давно. С шести лет, как читать начала.
— А кто вас учил?
— Чему учил?
— Ну, Чехова слышать… Тексты его любить…
— Ой, что вы! Никто не учил! А разве можно этому научить, Антон Палыч?
— Нельзя. Вы правы. Нельзя этому научить. Вот и получается, что на вопросы свои вы сами себе и ответили. Никого и ничему нельзя научить силой, наверное. Да и зачем? Вот вы, например, любите чеховские тексты, так и любите себе на здоровье! Это уж кому что природой дано. И никому нельзя своей природы, своего понимания мира навязать. Наверное, и Чехов в свое время это тоже понял, вам не кажется? Посмотрите, как герои его слабы, растерянны, интеллигентны…
— Ну почему же – слабы? Я с вами тут не согласна!
— Да потому, Тина, что и в самом деле никто не знает настоящей правды о человеке! И Чехов не знал. Человек и тогда, и сейчас - существо очень несовершенное. А это значит, что и любая истина несовершенна. Тем более, каждый ее понимает по–своему. Одной, на всех взятой истины в природе не существует. И Чехов это как раз таки больше всех понимал. Оттого и шутил–грустил…
Тина с ним, однако, совсем не согласилась, бросившись защищать свою точку зрения с девчачьей юной горячностью, забыв про смущение и растерянность. Так и затянулся их то ли философский, то ли литературный спор до самого позднего вечера. Потому и пришлось Антону Павловичу, как человеку глубоко порядочному, идти провожать молодую даму по темным улицам до самых дверей студенческого общежития, хотя дама из скромности и сопротивлялась такому вниманию, как могла. Тем более и общежитие ее располагалось всего лишь на соседней улице…
— Какое имя у вас все–таки замечательное – Тина… — вдруг проговорил он, прощаясь на крыльце общежития и взглядывая уже будто по–новому ей в лицо. - А звучит и впрямь, как зеленый колокольчик! Тин–тин, тин–тин… И сами вы, как колокольчик…
— Антон Павлович, а вы знаете, я ведь люблю вас…Еще с первого курса люблю… — вдруг тихо проговорила Тина, сама от себя такой крайней смелости не ожидая. И даже лица не опустила. И даже в глаза ему прямо взглянула. Почему–то она его больше не боялась. Не было больше испуганного перед этим мужчиной благоговения. Другое что–то взамен пришло — большое, теплое и нежное, молчать о котором становилось просто уже невмоготу. Вот оно и вырвалось на свободу этим самым «люблю», наверное. И разрешения не спросило…
— Что ж, спасибо вам за признание, Тина. Большое спасибо. Я очень тронут, конечно… — неловко пожав плечами, произнес Антон Павлович. И замолчал. А что он мог ответить ей, интересно? Хорошо, хоть хилая лампочка над крыльцом общежития вовремя замигала и погасла напрочь, и не увидела она его растерянного лица, на котором все эмоции этого странного вечера перемешались в одну кучу : и невесть откуда взявшийся интерес к этой смешной девчонке–студентке, и неловкость от ее стремительного признания, и без следов радостно–тщеславного мужского волнения тут не обошлось…Не каждый же день юные студентки в любви к доценту Антону Павловичу Званцеву признаются, в самом деле!
Тина, однако, его молчания выдержать долго не смогла. Повернулась решительно и скрылась за большими тяжелыми дверьми студенческого общежития. Проплакала потом в подушку всю ночь. То ли от счастья, то ли от досады на свою эту неизвестно откуда взявшуюся смелость…
На следующий день Антон Павлович подошел к ней сам. То есть поджидал уже около университета, окликнул робко, когда она в студенческой стайке девчонок–однокашниц шла–щебетала мимо. Сердито отмахнувшись от Вари Синицкой, понимающе ей ухмыльнувшейся, она подбежала к нему, изо всех сил пряча за легкой и вежливой улыбкой смущение.
— Да, Антон Павлович! Я вас слушаю…
— Тина, я вас приглашаю в гости. На чашку чая. Соглашайтесь, Тина! Чай у меня и правда замечательный – недавно друг из Англии привез. Только не подумайте ничего плохого, ради бога…
— Да я согласна, Антон Павлович! Что вы! Спасибо за приглашение. Я с удовольствием выпью вместе с вами чашку настоящего английского чая, - дрожащим от не пожелавшего никуда прятаться смущения голосом проговорила Тина. – Тем более, я его никогда и не пробовала.
— Правда? Вы на меня не сердитесь?
19 
