Последние отзывы

  11  

 В общем, Чехову Тина верила безоглядно. И несла в себе эту веру бережно, как носят некую тайну, о которой и рассказать–то никому нельзя. Потому что обзовут глупой фантазеркой, не поймут… Или того хуже — обсмеют напрочь. Да и зачем рассказывать? Можно ведь просто в сочинении об этом написать. Учительница–то школьная, Александра Федоровна, ее всегда поймет–услышит…

 Александра Федоровна, слава богу, действительно ее понимала. И слышала. И потому постаралась, конечно же, принять посильное участие в судьбе своей необычной ученицы. Что ж, иногда мы действительно не понимаем, что собственными руками творим чью–то судьбу, исходя из самых лучших своих побуждений…

 « У вашей девочки, Петр Афанасьевич, особое чувство языка, талантливое очень», — внушала на школьном родительском собрании покрасневшему от удовольствия Тининому отцу старенькая Александра Федоровна, заслуженная во всех ипостасях учительница литературы, — « Его всячески развивать надо, понимаете? Она вот мне реферат по творчеству Чехова написала недавно такой, что аж зачиталась, ей богу! Оторваться не могла! Это редкий дар, знаете ли, так писателя слышать. И чувство языка у нее врожденное - не может ни одной орфографической ошибки сделать просто по определению, даже если сильно постарается. Ей, знаете ли, надо обязательно на филфак поступать! И обязательно в какой–нибудь очень хороший университет. Я подумаю, в какой…Конечно, она у вас первая в хозяйстве помощница, это понятно, но все равно вы как отец должны ребенка понять и поддержать всеми силами и родительскими возможностями…»

 Отец понимал, конечно. Приходил со школьных этих собраний домой, садился напротив, долго смотрел в дочкины яркие зеленые глаза. Грустно так смотрел, задумчиво. Потом протягивал заскорузлую руку с коричневыми от дешевого табака пальцами к синенькому Чеховскому томику в ее руках, с испуганным благоговением щурился в незнакомые книжные строчки и проговаривал робко и потерянно:

— Слышь, Тиночка, ты это… Учительница говорит, у тебя вот чувство какое–то там особенное имеется, я и не понял толком. Говорит, тебе в этот… Как его… В университет какой–нибудь надо обязательно попасть. В общем, ты давай, начинай как–то себя снаряжать помаленьку. Наряды какие–никакие пошей, что ль… А потом и пальтишко тебе справим новое, и сапожки… Чтоб все, как полагается…

— Да как же, пап! – сверкала из глаз на него изумленной зеленью Тина. – Какой универститет, ты что? Вон у нас тут педучилище есть, туда и поступать буду! Еще чего выдумал…

— Нет, дочка. Ты давай и не рассуждай даже. Поедешь, и все тут. Куда учительница скажет, туда и поедешь.

— Да никуда я не поеду! Как ты тут без меня будешь? Ну ладно, Алешка, а Мисюсь как?

— А что Мисюсь? Пойдет в школу, как и все дети…

 Отец и сам уже не помнил того момента, когда вслед за Тиной стал называть младшую свою дочку этим забавным именем – Мисюсь. Тиночка, правда, ему растолковала потом, что у писателя Чехова рассказ такой есть – «Дом с мезонином» называется, и вроде в том рассказе барышню одну так все любовно называли. Правда, в жизни она звалась по–другому совсем, но и к маленькой Машеньке это странное имечко тоже довольно быстро прилепилось и легло на язык основательно. Звучит–то как хорошо — Мисюсь… Будто жалостью да любовью по сердцу царапает. Оно и действительно царапало. Жалко было девчонку. А как иначе - без материнской ласки росла. Может, потому и тряслись они над ней, как над хилым цветочным растением – и обласкана была, и кусок самый лучший ела, и баловства всякого на нее сваливалось побольше, чем на детей в других семьях. Вот и получилась девчонка своевольной, изнеженной да капризной. Одно слово – Мисюсь…

— Пап, да я боюсь, ты с ней не справишься один. Маленькая она еще. А это лето пройдет –и ей уже в школу идти! Как же? Это ж не просто все – первый школьный год для ребенка. Закапризничает – что делать будешь? Ты и слова–то громкого сказать не умеешь…Нет–нет, никуда я не поеду, пап!

— Нет, ты даже не думай об этом, Тиночка. Если понадобится, и слово скажу. И в школу пойдет так, как все дети ходят. Да и Алешка уже подрос, помогать будет. В общем, решено - поедешь учиться, и весь сказ. Раз надо – значит, надо. И не спорь, дочка. Я так решил – и все тут…

 Она тогда проплакала, сидя на крыльце, почти всю ночь. А потом вот так же гулять пошла – спустилась по деревянной, отполированной за много лет дождями да ветрами хлипкой лестнице к реке, потом по тропинке к берегу, потом побрела вдоль кромки тихой воды по белому песку – и так до речного крутого изгиба, образующего собой аккуратненький, с морской картинки будто срисованный пляжик с самыми настоящими, врытыми в песок южно–культурными топчанами. Что ж, ничего и не изменилось с тех пор. Так же бежит по воде желтой дрожью лунная дорожка, так же отсвечивает белой плотной прохладой песок–ракушечник, так же гукает вдалеке ночная сова, неся свою бессонную лесную службу… Красивое место. И село у них красивое – большое, чистое, будто звонко–цветное все, удачно расположившееся на взгорке перед рекой, с золотисто–голубой маковкой белой церкви посередке да утонувшее в вековых раскидистых липах. Сейчас, правда, обветшало порядочно, и много домов брошенных стоит, зияет пустыми грустными глазницами… А что делать – времена для всех наступили не лучшие. Испугались люди этих времен, многие в город рванули, сытой–богатой жизни искать. Как будто искать ее там, кроме них, больше и некому. Жалко, конечно. Жалко, если пропадет эта красота ни за что ни про что. И места вокруг красивые – лесные да пряно–луговые, грибные да ягодные. Вроде живи – не хочу. И ей вот не надо было тогда уезжать отсюда, наверное. Может, и по–другому бы как судьба сложилась. А что? Вот какая, в сущности, скажите, разница, откуда можно Чехова Антона Павловича любить – из большого какого города или из села по имени Белоречье? Никакой такой разницы нет. Осталась бы, вышла б замуж за Лёню…

  11