Последние отзывы

  35  

– Ой, нашла проблему! Посмотрите-ка на нее – не любила она! Не любила, так полюбить надо было! Делов-то! Что, так трудно было?

– Трудно…

– До сих пор по Севке своему страдаешь, что ли?

– Ага, Верочка, страдаю. Глупо, правда?

– Глупо, конечно! Да ладно, твои дела. Живи как хочешь. Придумывай себе страдания. Они, придуманные-то, гораздо легче переносятся. А вот настоящие… Когда у тебя на глазах изо дня в день самое страшное происходит…

– Вер, ну не плачь… Ну мне же тоже папу жалко… Это же другое совсем…

– Ладно, Инга, прости. Это я так, с отчаяния, – легко тронула ее за плечо Вера. – Просто варюсь тут в собственном соку, даже поворчать не на кого… А с тобой мы давай так договоримся – я тебе ничего не рассказывала. Ладно? И слезы утри, а то папа догадается. Хоть и разрешил он уже вам с Надей все как есть рассказать, но ты притворись, что не знаешь будто. И улыбайся ему побольше, и радуйся встрече… Поняла?

– Поняла, Верочка… А… Надя когда приедет?

– Ночью, скорее всего. Сказала – встречать не надо, такси возьмет от вокзала. Слушай, Инга, а что у вас там произошло такое? Мне кажется, что обижается она на тебя сильно. А толком ничего не рассказывает. Чем ты ее успела обидеть? И когда? Вроде вы и не роднитесь с ней особенно, и в гости друг другу не ездите…

– Да я не хотела, Верочка. Честное слово, не хотела я ее обижать. Само собой как-то все получилось. И впрямь обидела сильно.

– Ну, беда с тобой… Несуразная ты у нас какая-то. Куда ни сунься, все у тебя не так… Будто и не из семьи. За что только отец тебя больше всех любит…

Они и сами не заметили, как подошли к дому. Инга подняла голову, посмотрела с тоской на ярко освещенные окна второго этажа – там отцовский кабинет, там его большой ореховый письменный стол, там зеленая лампа, там большой кожаный черный диван… Сердце ворохнулось в груди ощутимо, больно, физически. Снова захотелось заплакать, зарыдать в голос, сполна отдаться дочернему отчаянию. Только нельзя. Раз Верочке обещала – нельзя. Да и не принято у них так. С детства отцом правило такое было установлено – эмоций своих не показывать. Эмоции – удел слабых. А сильные люди – они не плачут. Они любые удары судьбы с улыбкой на губах сносят – снисходительной, скептической, насмешливой…

– Ужин мне поможешь приготовить? Или с отцом посидишь? – обернулась к Инге Вера, поднимаясь на крыльцо. И тут же добавила сердито: – Ну, чего ты расквасилась-то? Прекрати сейчас же! Улыбнись, повеселее будь… Соберись, соберись, Инга!

– Ага, Верочка… Погоди, я соберусь… Сейчас обязательно соберусь…

– Пап! Инга приехала! – крикнула Вера жизнерадостно, только они вошли в дом. – Сейчас к тебе поднимется! Встречай давай!

Инга, не сняв ботинок и куртки, торопливо понеслась вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки и одновременно пытаясь натянуть на лицо легкомысленную улыбку. Он уже ждал ее в кабинете – успел с дивана подняться. Стоял, опершись дрожащей рукой о спинку стула, плескал из глаз чистой свеженькой радостью.

– Ну-ка, ну-ка, дай я на тебя посмотрю… Похудела, побледнела моя дочь… А все равно хороша, чертовка! Здравствуй, здравствуй… А чего глаза такие? Плакала, что ли? По какому такому случаю?

– Да это я от радости, пап! Так соскучилась…

Ни Верочку, ни Надю никогда в жизни он не назвал бы чертовкой. Инга это прекрасно знала. Только она могла вот так влететь к нему в кабинет без разрешения, обхватить за шею, попрыгать рядом, повизжать по-щенячьи. Плевала она, как говорится, на все его установки и правила. И сильной быть не хотела. И слишком сдержанной в эмоциях – тоже. Может, оттого и любил он ее по-другому? Она могла сделать ему больно, и предъявить любую свою обиду, и поступить по своему усмотрению, умного совета не спрашивая, а все равно любил…

– Ну, что ты на меня так смотришь? Как лань загнанная? Совсем постарел твой отец, да? Расклеился? Что ж, всему когда-нибудь свой законный конец приходит…

– Не говори так, пап! Что ты? И совсем даже ты не расклеился… И выглядишь хорошо!

– Не ври, Инга. Ты не умеешь врать. Хотя правильнее будет – не любишь. Ведь так? Уметь и не любить – в этом деле две большие и откровенные разницы…

Она подняла на него глаза, улыбнулась коротко, быстро и жалко пожала плечами, как стеснительная девочка-подросток. Он предлагает, чтоб она правду ему говорила, что ли? Что выглядит он ужасно? Да она чужому человеку никогда б не осмелилась сказать такое, а тут – отцу… И не в том дело, с неумением или с нелюбовью она врет. Тут дело в искренности этого вранья, с каким посылом оно из души твоей идет. Иногда оно в сто раз любой правды дороже и любых жалостливо-сочувствующих причитаний. Потому что любой человек перед горем своим личным слаб. Не нужна ему никакая об этом горе правда. Хотя отец ее – он не любой. Он всегда был сам по себе, в любых жизненных обстоятельствах…

  35