Последние отзывы

  17  

Вчера. Теперь это слово располагалось очень-очень от Паши далеко. Оно было когда-то очень давно, в другой жизни. Или, чтобы быть точным, просто в жизни. Потому что воспринимать то странное острие сознания, на кончике которого теперь висел Паша или, вернее, все, что от него осталось, как жизнь он не мог. Ведь не умер же он, а значит, жив. Не было никаких туннелей, ни длинных, ни коротких. Никакого света в конце. Один раз, когда у Паши получилось приоткрыть глаза, он увидел бело-желтую стену и кусок окна. За окном было солнце и зеленое пятно, наверное, деревья. Или кусты. Жив, определенно. Значит, в больнице. Это подтверждали и лица. Они периодически появлялись, склонялись над Павлом, молчаливо смотрели, исчезали, появлялись снова. Видимо, врачи. Кто такие врачи, Павел помнил прекрасно.

А еще он отлично помнил тот день, это самое ВЧЕРА, которое было теперь так далеко, что определиться точно со сроками не было никакой возможности. Сначала он вышел из дома – из своего прекрасного загородного дома в прекрасном загородном поселке, где жила его совершенно благополучная семья. Лучезарная картина солнца, заливающего выстеленный красной плиточкой двор, наполняла сердце Павла теплой болью. Зачем он только ушел, сидел бы на лавочке, подставил бы лицо солнцу, зажмурился бы. Позвал бы Лидку, поиграли бы с ней в теннис. А лучше с Машенькой в бадминтон. А Лидка бы сделала холодного каркаде. А вместо этого пришлось тащиться в офис, подписывать контракт на… нет, про контракт Павел вспомнить не мог. Там были какие-то числа. А все, где есть числа, Павел почему-то вспомнить не мог. Но знал точно, что контракт был как-то связан с металлургическим заводом. Впрочем, думать о том, что это было, он и не очень-то хотел.

Сел в машину. Уехал. Лида даже не вышла его проводить, не поцеловала. Почему, кстати? Павел вспомнил их разговор за завтраком. Он вспомнил даже вкус той самой яичницы, которую Лида ему швырнула на тарелке.

– Ваш завтрак, хер Павел, – насмешливо сказала она. – В пояс поклониться?

– Что на тебя нашло? – удивился он. Периодически в последние годы на Лидку все время чего-то находит. Совсем съехала.

– Ничего. Жри свой омлет и проваливай. Меня вечером не будет.

– Я не собираюсь разговаривать с тобой в таком тоне.

– Премного благодарна, не очень-то и хотелось, – фыркнула она и ушла. Павел еще пожевал безо всякого аппетита, вскочил, прошел за Лидкой в кухню. Она стояла около окна и смотрела на отцветающий, залитый солнцем двор.

– Ну что ты? Все же хорошо, – пробубнил Павел.

– Думаешь, это все имеет какой-то смысл?

– Что все? – Он сделал вид, что не понял.

– Вот это все, вот этот газон, эти гортензии. Статуя эта идиотская. Думаешь, в этом смысл?

– Ты же знаешь, это – подарок, – вздохнул он, глядя на безрукую Венеру в своем саду. Да, Венера смотрелась пафосно, но Степанову нравилось. Он всем таких надарил. Спасибо еще, что не подарил античной беседки с колоннами и фонтаном, а ведь мог бы. Были прецеденты. И ведь не откажешь. Поставишь и будешь смотреть. Увивать плющом.

– Знаешь, как мне хочется взять кувалду и разнести этот подарок.

– Ладно, пусть постоит, а на зиму уберем, – попытался он найти здоровый компромисс. Лида повернулась к нему лицом, красивым, загорелым, хоть и утратившим юный блеск, который он так любил. Сейчас у нее глаза были тусклыми, насколько это свойство вообще возможно с карими глазами. Хоть и накрашенными какой-то дорогущей гипоаллергенной косметикой. Вокруг огня много, а в самом взгляде пустота.

– Я не думаю, что перенесу еще одну зиму здесь. Я уеду, Павлушка.

– Даже и думать не смей, – разозлился он. – Я никуда не отпущу тебя.

– А что сделаешь? Убьешь? Закажешь? На здоровье. А я уйду. Возьму Машку и уйду. Пока ты пьешь там. Приедешь домой, а нас нет. Ходи, смотри на стены, люби свой фарфор или эту коллекцию вин. А трахать можешь итальянский диван. Он податливый, – Лидка откровенно смеялась, но смеялась зло.

– Ты никуда не уйдешь. И тебе самой это известно. А если попробуешь – я тебя найду, пожалеешь, что вообще родилась. Поняла? – заорал Павел. А потом вскочил, вышел, со всех сил хлопнув парадной дверью, и ушел. Сел в эту машину, которую теперь не помнит (приемник с царапиной), еле дотерпел, пока откроются ворота, выскочил из поселка как ошпаренный. Вот ведь сучка, а? Всегда была стервой и сейчас стерва. Только когда в школе она в мини-юбках шастала, обрезав школьный форменный костюм чуть ли не до уровня трусов, Пашка смотрел на нее и не мог не восхищаться. Смелая, порывистая, сам черт не брат. Ничего не боится. Красивая, стерва. А сейчас ее порой хотелось задушить. Чтоб молчала и не выступала, как тяжела и неказиста ее красивая жизнь, как ненавидит она все то, ради чего Павел продался с потрохами. Из-за чего столько раз просыпался от кошмаров, в страхах и паранойе увешивая свой дом камерами наблюдения и раскладывая в каждой комнате оружие в потайном месте. Деньги – а кому они даются просто так? Хочешь ходить в белоснежных костюмах, придется сначала измазаться в грязи. И ведь для кого же это все – для себя? Нет же, для нее, для Машеньки.

  17