Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
64 
— Надежда, прекрати немедленно! Ну что ты сидишь скукоженная да приплюснутая вся, как на утренней оперативке? Я и так себя последней тварью неблагодарной чувствую, а ты усугубляешь…
— Ладно, я больше не буду кукожиться, Елена Николаевна. Я постараюсь. Вы же знаете, я способная, — рассмеявшись, вдруг легко проговорила Надежда и запихнула себе в рот с удовольствием сочный кусок свинины. И стала жевать — тоже с удовольствием. Ох, и оторвалась она сегодня на этой свинине! Даже считать не пыталась, сколько проклятых калорий ввалилось в ее организм наглой сытой толпой. А завтра они, эти калории, обязательно устоятся в ней поудобнее, выскочат наружу вновь образовавшимся в самых неподходящих местах жирком… Странно, но думалось почему-то об этом грядущем фигурном безобразии без прежнего страха. Скорее, весело даже думалось. От выпитого вина, наверное. Постепенно она и впрямь перестала «кукожиться», смело вступила в разговор, долго обсуждала с Ольгой ее учебу в родном юридическом, спрашивала про любимых преподавателей. Сестра у Саши оказалась девушкой очень веселой, к тому же еще и болтушкой. Блестела глазами, улыбалась широко и белозубо, всячески выражая Надежде свою симпатию. Саша в основном помалкивал, лишь взглядывал на нее изредка и подмигивал ободряюще — расслабься, мол, Надежда, чего ты, хватит трястись…
А потом Саша с сестрой тактично ушли мыть посуду на кухню, и они долго еще сидели с Еленой Николаевной вместе на диванчике в гостиной. Хорошо так сидели. Посмотришь со стороны — прям две ближайшие родственницы, беседуют себе задушевно. Суровая ее работодательница, утирая круглые горошины слез, то и дело норовивших выскочить из уголков глаз, исповедовалась очень старательно, будто грех тяжкий с души снимала. Да и то, было ей чего порассказать …
— Ты прости меня, Надюша. Прости, что так поступила с тобой некрасиво. Это не я сволочь, это жизнь такая. Я ведь, когда в твоем возрасте была, вообще ни беды, ни заботы никакой не знала. Это потом уж все свалилось на меня такой полной мерой, что хоть волчицей вой…
Судьба у Елены Николаевны, как из ее откровений выяснилось, и впрямь была необыкновенной. Не в том смысле, что яркой да счастливой была, а скорее наоборот, горем до краев переполненной, в котором побарахтаться пришлось бедной женщине очень уж основательно. И долго. И отчаянно. Так побарахтаться пришлось, что взбила она в конце концов твердое масло из жидкой сметаны, как та лягушка из басни. И на поверхность жизненную таки выбралась. Молодец…
А начиналось все в ее жизни так беззаботно! Так же, как и у многих счастливых женщин — семья, школа, институт, замужество… Очень удачное по тем временам было у нее замужество, все кругом говорили. С шикарной свадьбой. Материально обеспеченное. С жилплощадью. И вовсе с ее стороны получалось оно не меркантильное, это замужество. Просто повезло так. А что, бывает. Редко, но бывает, чтоб все сразу — и любовь, и достаток… Даже на работу выходить после декретного отпуска ей не надо было. Муж, будучи большим начальником строительной организации, очень хорошо зарабатывал — правдами и неправдами, конечно. В чем правда, в чем неправда, она и не вникала особо. Муж сказал сидеть дома, она и осталась. А потом еще и второго ребенка родила. И с удовольствием посвятила себя дому и детям, искренне полагая, что это и есть теперь богом и судьбой положенная ей основная задача-функция — тихой домашней клушей быть, хорошей женой да матерью. Очаг семейный блюсти. И так она его свято блюла, в свои тихие домашние дела с головой погрузившись, что не ощутила на себе никаких для наступившего нового времени катаклизмов да переходов, вокруг нее вовсю происходящих и судьбы других людей весьма сильно перетряхнувших. Ну, объяснял ей там чего-то муж про приватизацию и акционирование, ну, нервный стал, раздражительный… Всякое бывает. Муж есть муж. Надежда и опора. Ему все можно. И даже поздно ночью под хмельком возвращаться можно, и в сауну ходить, и в рестораны, и все другие мероприятия посещать, положенные по статусу клану нарождающихся «новых русских», — все можно. А ее дело — дом в порядке содержать да детьми заниматься, Сашенькой и Оленькой. Мечта, а не жизнь у нее была. Она думала, всегда так и будет…
Однако «всегда» — понятие очень уж неустойчивое. Никто и никогда не может сказать — это у меня навсегда… Жизнь да судьба по-своему рассуждают, и им абсолютно все равно, какие планы на жизнь человек в голове своей держит. Вот и для нее, для ухоженной и тихой жены и домохозяйки Леночки, свое испытание этой судьбой было уже уготовано. Разбил-расколол надвое ее тихую домашнюю жизнь раздавшийся поутру телефонный звонок. Торопливый и незнакомый мужской голос будто штопором ввинтился ей в голову, она даже и не поняла сразу, о чем он ей толкует. Испугаться она испугалась, конечно, а только суть произошедшего после в нее окончательно проникла. После, когда увидела себя идущей по длинному больничному коридору, будто со стороны, будто это и не она идет к двери с пугающей табличкой «реанимация», а какая-то другая женщина… И все никак она не могла в толк взять, зачем ее мужа любимого самого на стройку понесло с дурацкой какой-то инспекцией. Он же начальник, как никак. И без него бы справились. Стал он неприлично грузен к солидному своему начальницкому возрасту, вот и проломились под ним коварные строительные мостки, сделанные из ненадежных каких-то досочек. И упал он очень уж неудачно, хотя и невысоко совсем было. Позвоночник повредил. Через три месяца стал по дому кататься в инвалидной коляске…
64 
