43 
Только навряд ли он поднимется в воздух. Он слишком грузен и неповоротлив для этого. Хотя, с другой стороны, двигается он довольно быстро.
* * *
За ужином говорили о Юлиной работе, Павел Андреевич активно интересовался причиной, заставившей молодую женщину заняться частным сыском. И тогда Юле пришлось изложить в общих чертах историю своего неудачного замужества.
– Я что-то не понял, почему же ты разошлась со своим Земцовым?
– Мы не любили, а потому постепенно стали надоедать друг другу. Это так нелепо. Так жаль потерянного времени. Но, в сущности, он был хорошим человеком… – Юля поняла, что это выпитое вино развязало ей язык и заставило заговорить о бывшем муже. А ведь, собираясь на свидание с Ломовым, она дала себе психологическую установку не болтать лишнего и придерживаться принципа, что чем меньше ему будет о ней известно, тем лучше.
– И где сейчас твой муж?
– Уехал куда-то. Кажется, к своим родителям. Мы не переписываемся.
– А твоя мама, она по-прежнему живет в Москве?
– Да, но откуда вам это известно?
– Просто знаю, и все.
Он был закрытым, как, впрочем, и подобает мужчине, старающемуся произвести впечатление на женщину.
Возвращались молча. Павел Андреевич крепко держал Юлю за руку, и его рука снова была в перчатке.
– Спасибо, – сказал он, провожая ее до самой квартиры и целуя ей руку. – А я приготовил тебе подарок.
И он достал из кармана коробочку, раскрыв которую, показал Юле золотые серьги в форме лилии.
– Но я не могу принять такой дорогой подарок. Мне бы не хотелось сразу же чувствовать себя обязанной. Ведь может случиться так, что отношения наши не сложатся.
– Юля, ты не должна говорить подобные вещи. Надевай серьги и думай обо мне.
Она приняла из его рук коробочку и, осторожно доставая по очереди одну серьгу за другой, принялась продевать их в уши, одновременно снимая те, которые были на ней раньше. Павел Андреевич в это время, опустившись перед ней на одно колено, приподнял подол платья…
…Когда она открыла глаза, его уже не было. Она стояла, прислонившись спиной к своей двери, и, тяжело дыша, смотрела себе под ноги. Того, чего она хотела, как выяснилось теперь, весь вечер, не произошло. Он ушел, не насытив ее.
Она долго не могла уснуть, ворочалась на кровати и, представляя себе вновь и вновь мужчину – крупного, тяжелого, с хриплым прерывистым дыханием совершающего в ней какие-то движения, – стонала от безысходности. И только к утру, стараясь изо всех сил думать о Рите Басс, Германе Соболеве и окровавленных трупах Садовниковых, угомонилась и уснула. Но стоило ей только погрузиться в блаженное забытье, как раздался звонок в дверь.
Она села на постели и, ничего не соображая, уставилась на дверь спальни. Звонок повторился. Затем еще и еще. К встрече с Ломовым она была УЖЕ не готова.
Она подошла к двери и посмотрела в «глазок». Это был Крымов.
– Открой, не бойся, я тебя не съем.
Она открыла и впустила его в прихожую. На Крымове не было лица. Но он был трезв, чисто выбрит, и от него пахло одеколоном. «Протрезвел, принял душ и захотел снова стать человеком».
– Не прогоняй меня, пожалуйста, – он опустился перед ней и принялся целовать ее колени, приподняв ночную рубашку. – Умоляю тебя, ничего не говори.
– Крымов, что ты делаешь… Ты пришел мне рассказать, как тебе тяжело без твоей актрисы?
Но Крымов, казалось, не слышал ее. Он прижался щекой к ее бедрам и ластился к ней, как вернувшийся домой блудный пес.
«Приди ты на час пораньше, получил бы все, что хотел».
Она подняла его и отвела на кухню.
Крымов плакал. На него было больно смотреть. Юля напоила его горячим чаем, но потом, сообразив, что он наверняка весь день ничего не ел, а только пил, достала из холодильника курицу и разогрела ее с рисом. От домашней горячей еды, от тепла и заботы, исходивших от Юли, Крымов начал постепенно приходить в себя. Когда же Юля налила ему коньяку, он посмотрел на нее благодарным взглядом и вдруг схватился за голову:
– Какой же я идиот! И чего я нашел в Полине? Она меня словно околдовала. Я, конечно, не сахар, всем много крови попортил, но такого, как с ней, у меня еще не было. Она ходила по мне, как по асфальту. Я как будто был болен, а теперь очнулся. Скажи, что ты простила меня.
– Простила. Но мы с тобой только друзья, и ты должен это прочно усвоить. И если ты думаешь, что после всего, что ты мне сейчас сказал, я растаю настолько, что позволю тебе больше, чем положено друзьям, то ты ошибаешься. И я хочу, чтобы ты это знал.
43 
