Особенно,... 
68 
Разумеется, непредвзятого наблюдателя смутило бы поведение папы Виктора, прыгавшего вокруг мертвого тела: «Вот так теща, ай да теща!»
Анатолия Дмитриевича Попонова арестовали. Расследование шло как по маслу. К показаниям Тупцовых сначала прислушивались, потом перестали.
Папа Виктор говорил агрессивные глупости и грозил в случае мягкого приговора самолично расправиться с Попоновым. Парализованный Василий Леонтьевич, чтобы не сказать лишнего, только плакал, тыча пальцем в Попонова. Мама Женя чуть не завалила все дело реальным пересказом, перепугалась и, чтобы ее больше не спрашивали, искусственно вызвала рвоту.
На Попонове поставили крест. Никто не сомневался в летальном исходе. Адвокат ему попался добрый, и поборолся бы он за Попонова, если бы судьей была не вонючая Баранцева.
Сам Попонов на вопросы отвечал тихо, заикаясь. Он производил такое неблагоприятное впечатление, что все отвернулись от него.
Попонову происходящее казалось кошмарным сном. В следственном изоляторе Попонов вел себя так странно, что его не трогали даже самые злые уголовники. В основном Попонов сидел в уголке и бормотал молитвы, придуманные в детстве.
За день до суда над Попоновым в следственный изолятор поместили таинственного старика. Одет он был как странник, с котомкой и клюкой.
Один уголовник попытался дернуть старика за окладистую бороду, тот только посмотрел – и рука у парня обвисла.
Старик подсел к Попонову и стал его обо всем расспрашивать, потом сказал:
– Завтра, перед тем как суд на совещание уйдет, шепни судье Баранцевой: «Хорошая ты женщина, только несчастная, я бы женился на тебе», – и завалился храпеть на нары.
Наутро был суд. Попонов сказал все, что посоветовал старик.
Приговор ошеломил своей мягкостью: шесть лет лишения свободы в колонии строгого режима.
Срок Попонову за хорошее поведение вполовину сократили. В его опустевшую комнату подселили слесаря Терентьева, буяна и пьяницу. Через три года судья Баранцева вышла замуж за освободившегося Попонова и перестала пахнуть испражненьями.
Я вернусь
Что происходило с ним в первые годы жизни, Марк Борисович знал только из снов. Память утеряла картины ранних лет, вступая в силу лишь в конце сорок пятого года – Марка Борисовича, тогда еще шестилетнего Марека, перевели из госпиталя в детский дом, на Украину.
У Марка Борисовича вместо воспоминаний имелись официальные сведения: сорок пятый год, Польша, концентрационный лагерь, руины. Лежащего в беспамятстве мальчика подобрали солдаты Советской Армии. Он и после контузии знал, что его всегда звали Марк, точнее, Марек, – так его называли мама и дядя Адик.
Фамилия Марка Борисовича – Гольденштейн. Это было записано в немецких документах. Отчество Борисович – выдумка советских канцеляристов. Вероятно, они заменили какого-нибудь неблагозвучного Мордехаевича на Борисовича. Фамилию оставили настоящую – вдруг обнаружатся родственники. Не нашлось никого.
Марк Борисович не помнил, на каком языке он говорил до шести лет. После родным его языком стал русский. Правда, и немецкий в детдоме давался ему очень легко, намного лучше, чем остальным детям. Многие фразы на уроках всплывали сами собой. Ему даже советовали идти в педагогический, на учителя иностранных языков, но он выбрал более перспективную, на его взгляд, специальность экономиста. И потом, в шестидесятых, когда появилось много диссидентской литературы на польском, Марк Борисович на удивление быстро выучил и этот язык, словно всегда знал его, да только позабыл.
В сновидениях про раннее детство все общаются на каком-то чудном кукольном эсперанто – смешная птичья речь, замешанная на идиш, польском, немецком и украинском. У этого языка не существует логопедической нормы, дети говорят с акцентом, картавят, шепелявят. Во сне мысль Марка Борисовича оформлена в русские слова, но когда он или другие дети зовут дядю Адика, то получается не «дядя», а звенящий колокольчик – «онкель, онкель Адик» – то ли по-немецки, а может, и на идиш.
Сперва снится мамин голос. Марка Борисовича мелко трясет, и эту лихорадку сопровождает тихий напев: «Мишливечку, коханечку, барзом чи рада», – мама поет.
Марк Борисович успокаивается и зарывается в сон. «Дала бим чи хлеба з маслем, алем го зъядла». Тряска усиливается, и Марк Борисович понимает, что это поезд, увозящий его семью в Польшу…
В целом жизнь у Марка Борисовича сложилась.
68 
