Таков

ТАКОВ. Без конца призываемый определить любимый объект и страдая от неопределенностей этого определения, влюбленный субъект грезит о благоразумии, которое заставило бы его принять другого таким, как он есть, избавленным ото всех прилагательных.

1. Узость духа: на самом деле я в другом ничего не признаю, ничего не понимаю. Все, что в другом меня не касается, кажется мне чужим, враждебным; при этом я испытываю по отношению к нему смесь испуга и суровости — я боюсь и осуждаю любимого человека, как только он «отрывается» от своего образа. Я всего-навсего «либерал» — в некотором роде скорбный догматик.

(Изобретательная, неутомимая языковая машина, которая шумит — ибо исправно работает — во мне, производит свою цепочку прилагательных: я покрываю другого прилагательными, квалифицируя, я перебираю, словно четки, его качества, его qualitas.)

2. За всеми этими переливчатыми, изменчивыми суждениями продолжает маячить одно тягостное впечатление: я вижу, что другой постоянен в себе, он и есть само это постоянство, на которое я и натыкаюсь. Я теряю самообладание, констатируя, что не могу его сдвинуть с места; что бы я ни делал, что бы на него ни тратил, он никогда не откажется от своей собственной системы. Я противоречиво ощущаю другого и как капризное божество, которое беспрерывно меняет свое настроение по отношению ко мне, и как нечто тяжеловесно-застарелое (он и состарится таким, как есть, от этого-то я и страдаю). Или иначе, я вижу другого в его ограниченности. Или, наконец, я задаюсь вопросом: найдется ли хоть один пункт, по которому другой может застать меня врасплох! И вот любопытным образом я начинаю ощущать свободу другого «быть самим собой» как малодушное упрямство. Я отлично вижу другого как такового — я вижу, что другой таков, — но в поле любовного чувства эта таковость для меня болезненна, поскольку она нас разделяет и поскольку я в очередной раз отказываюсь признать разделение нашего образа, инаковость другого.

3. Эта первая таковость дурна, поскольку я тайком оставляю в неприкосновенности одно прилагательное как точку внутренней порчи: другой упрям; тем самым у него остается некое qualitas. Нужно, чтобы я избавился от всякого желания подвести итоги; нужно, чтобы другой очистился в моих глазах от всех атрибутов; чем больше я буду указывать на него, тем меньше буду о нем говорить; буду как infans, довольствующийся, чтобы что-то указать, неким пустым словом. Та, Да, Тат (гласит санскрит). Таков, скажет влюбленный: ты такой, в точности такой.

Infans, Дзэн ^[204]

Называя тебя таковым, я позволяю тебе избежать смерти от классификации, я выручаю тебя от Другого, от языка, я хочу, чтобы ты был бессмертным. Такой как есть, любимый человек не получает более никакого смысла — ни от меня, ни от системы, в которую он включен; отныне он — лишь текст без контекста; у меня более нет надобности или желания его расшифровывать; он как бы приложение к своему собственному месту. Если бы он был одним только местом, я вполне мог бы в один прекрасный день его заместить, но приложение к его месту, его таковость, мне не заменить ничем. (В ресторане, как только покончено с последней сменой блюд, столик тут же готовят заново, на завтра; все та же белая скатерть, тот же прибор, та же солонка: это мир места, замещения, никакой таковости.)

Ж.-Л. Б. ^[205]

4. И вот я (пусть ненадолго) получаю доступ к языку без прилагательных. Я люблю другого не за его качества (поддающиеся подсчету), но за его существование; благодаря смещению, которое вы вполне можете назвать мистическим, я люблю не то, чем он является, но тот факт, что он есть. Язык, на который ссылается тогда влюбленный субъект (вопреки всем развязным языкам света), есть язык притуплённый: все суждения приторможены, террор смысла упразднен. Этим смещением я ликвидирую самую категорию заслуги: точно так же как мистик становится безразличен к святости (которая все-таки еще оставалась бы атрибутом), так и я, получив доступ к таковости другого, не противопоставляю более жертву желанию; мне кажется, я могу добиться от себя, что буду желать другого менее, а наслаждаться от этого более.

(Заклятый враг таковости — Сплетня, гнусная фабрика прилагательных. А ближе всего к любимому человеку такому, как есть, пожалуй, Текст, на который я не могу навесить никакого прилагательного; я наслаждаюсь им без надобности его расшифровывать.)

  75