Особенно,... 
172 
Он набрал номер по бездисковому телефону и спросил «ребят», как у них с камерами — что свободно, что занято:
— Хорошо… Хорошо… Если что — с чеченцем посади…
Положив трубку и увидев, как я вздрогнул при слове «чеченец», он успокоил меня плавным взмахом руки:
— Они вежливые и корректные, не бойтесь! Нет, это в крайнем случае. Камеры есть… Чем-нибудь займитесь там… Есть у вас книжки?
— Есть. Дайте мою тетрадь… Дневник… — вздохнул я, понимая, что надо будет сидеть до… до чего? Как папа сможет такое сделать?.. Где у него 50 тысяч?.. Как он их пришлёт? А завтра дело откроют, скажут, теперь дело открыто, штраф — не пятьдесят, а сто, потому что «официально»…
А полковник, переспросив:
— Дневник? — вытащил тетрадь и, поколебавшись, просмотрев её и пробомотав: — Вообще-то дневники — это вещдоки… — отдал её мне: — Ладно, до вечера, а там посмотрим… Вот ручка… Да, вот деньги. — Он вытащил из сумки остатки рублей (что принёс Мишаня с китайского рынка) и кинул их на стол: — Вы щетку хотели… Ну и другое… Дадите вахте, они вам и щётку, и еду принесут, только алкоголя не пейте — может быть, вас прокурору показать придётся…
— Что я, выставка? Tretjakowka? Прокурор не хватает совсем! — Я ужаснулся одному этому слову, засовывая в карман тетрадь и деньги.
— Да он не страшный… Да, и вахте «на чай» не забудьте дать, за принос…
— Понял. При заборе. Чай-пиво.
Когда сержант вёл меня в подвал, ногам в тапочках было не больно, голове — прохладно, на душе посветлело. О том, что сейчас делает и о чём думает папа Клеменс и откуда он может в Москве до вечера найти 50 тысяч евро, я уже не думал. Не хотел думать. Об этом будем думать потом… Лишь бы бежать отсюда, от судов и проблем, а с деньгами как-нибудь… Распилим… Или у дедушки Людвига попрошу… Свобода стоит 50 тысяч… В принципе, не дорого, если вспомнить, чего там только нет: и экстремизм, и наркотики, и фальшивые деньги… Хотя всё это правда, они ничего не придумали. Какие претензии?.. Были граммар-наци? Были. Марихуана? Была. Фальшивые деньги — наверно, раз они говорят… «В общем, как Де Ниро, он в Чикаго палкой убивал напополам… нет, наповаляй… или наобум?»
На лестнице я ощупывал в кармане деньги, думая, какие эти люди всё-таки человечные и хорошие!.. И деньги дают… И деньги берут… Хоть бы взяли и отпустили… Сержант шёл следом. Я сказал ему:
— Товарищ, когда у меня будет очень голодняк, вы помогаете?
Он оживился:
— Не вопрос! Что вы хотите? Тут, рядом, у метро всё есть — и шаурма, и пирожки, и хачапури, куры гриль…
— Нет, куры — нет! Вот пирожки… и эти, сыр-пирог… харипури… чакрапури очень вкуснятые… поджарные…
— Сколько?
— Ну, сколько хотите, мне и вам… Штук десять… Вот деньги…
Сержант взглядом покопался в деньгах и, услышав, что нужны еще пепси, ментоловые таблетки, паста, зубная щетка, усмехнулся:
— Далась вам эта щётка!
— В том дело, что не далась… Не дала себя!
— Ладно, ваши проблемы. — Он вытащил пару купюр: — Хватит! — и довёл меня до камеры 8: — Всё. Отдыхайте. И не переживайте — всё хорошо будет!
И, пока он уходил и я слышал его шаги, у меня внутри приятно растекались его золотые слова: «Всё! будет! хорошо!» — и я подумал, что хорошо, что я помолился сегодня утром русскому Господи — может, он спасает?.. Спасёт?
Расчищая место около ведра, прилаживаясь писать дневник, я думал о том, что вообще какая это страна особая, где шофера говорят о царях как о близких родственниках, старики знают все тайны вермахта, мороженщики рассуждают о Византии, а билетёрши и продавщицы видят тебя насквозь, читают по твоим глазам и зубам, как в открытой книге!.. И они все как будто живут сразу во всех временах!.. Об Иване Грозном говорят как о соседе, Петр I — словно их хаусмайстер… Сталин вообще из Кремля не выходил… У нас никто из молодежи дальше своего отца ничего не знает. А для русских — всё живо, всё сейчас и теперь, было не вчера, а сегодня утром, сейчас, действие идёт… Ну когда я в Германии говорю с киоскёром, как Самуилович, о таких вещах? Халло-халло-погода плохая-погода хорошая — и всё! А тут!.. Всё живо, движется, дышит…
А как тонко всё чувствуют, ощущают!.. Недаром в Берлине, в специальном борделе для девственников, работают исключительно русские девушки — они, как никто, могут понять человека, вникнуть в его проблемы, сопереживать, быть нежными и деликатными, не то что наши фурии… У них совесть большая, а у нас, немцев, маленькая — где была эта совесть, когда Гитлер бродил и всё брал?
172 
