116 
— А какво точно се с ею случило там? В Польше? — спросил Стоян.
Алка прижалась круглым белым коленом к моей ноге:
— Ужас случился! — и начала рассказывать такое, что мне показалось очень длинным и извивистым, но я под это мирно ехал, положив руку на живое Алкино бедро и вспоминая, как вчера в ресторане полковник очень поэтично жаловался, облизываясь на официанточек: «Знаете, Фредя, прошло лет пятьдесят, как первый раз я возжелал женщину… и вот, прошло 50 лет, а по-прежнему самым захватывающим зрелищем является легкое колыхание женских ягодиц под летней тканью…» Я чувствовал, как моя рука врастает в её плоть, и всё было безразлично, хотя история была жутковатая.
Села эта Аня с сыном в поезд на Белорусском вокзале. Проводник помог ей затащить коляску и скарб, принес чай. Незадолго до польской границы она повела ребёнка в туалет, а вернувшись, обнаружила, что в купе нет ничего — даже пакета, куда она собирала памперсы!.. Купе было абсолютно пустым, не было даже стаканов с остатками чая, даже облаток от сахара!..
— Пусто. — Алка опять протянула мне «джойнт», я сделал затяжку, но дым пошел не в то легкое, я стал кашлять, она, прижавшись еще ближе, похлопала меня по спине: — Пустым-пустёшенько… Ничего!
Женщина кинулась к проводникам, но там заперто. Вернувшись, попыталась обдумать, но положение было аховое. Вскоре вошли польские пограничники, осветили ее фонариком — где документы? Она сказала, что ее только что обокрали, на что пограничники опять, уже внимательнее осветив ее и осмотрев с ног до головы, сказали, что «по-руску не мувимы» и где «папиры»? Она ответила, что ничего нет, всё украли. «Украдли? Па-шпорту теж нема?» — удивились они, осветили ребёнка, как будто это была кукла с героином, долго оглядывали пустые полки.
— И тут Аньке показалось, что они бухие в стельку! Это её совсем испугало — прикинь, одна, с ребёнком, трое пьяных мужиков в узком купе… — (Я слушал её чем-то очень чутким изнутри.)
Потом пограничники, приказав: «Идзь, цыганка, к начельнику!» — повели ее на таможню, где была суета, солдаты с собаками, автокары, ругались какие-то люди. На таможне ее опять долго «не розумели», расспрашивая с издевкой, ощупывая взглядами и пару раз недвусмысленно трогая за бока, а замначальника предложил переночевать у него в гостях, выпить, а может, и заработать, что так любят делать ее товарки, он их много перевидал.
— Я бы им, сукам, показала! — Алка докурила «джойнт», остаток дотянул Стоян и картонку выбросил в окно. — Таких бы пиздюлин навешала, шум подняла… Но и Анька тоже озверела, стала орать на них…
Мне казалось, что я сижу в прозрачном шаре, вроде циркового, всё вижу, всё слышу и всё вроде бы понимаю, но отделен от людей невидимой стенкой, и внутри так хорошо, безопасно, уютно, не хочется вылезать!.. И белая красивая рука тихо бредёт-бродит по моей ноге, пощупывает, поглаживает — шари-шури, шури-шари…
— Какви подлы плъхове![50] — сказал Стоян.
— Куда плыли? — Я вынырнул из глубин, чтобы тут же уйти еще глубже.
В общем, Анька начала орать, замначальника немного стих и приказал привести проводника из ее вагона. Когда того доставили и спросили, знает ли он «ту кобете? Мяла она билет? Папиры? Багаж?» — проводник, пьяно утираясь и делая удивленное лицо, разводил грязными руками: «Первый раз вижжу, вашшше паньство! В нашшем вагоне не было, у меня глаз-алмаз! — и показывал свою потёртую папку, где на местах «28» и «29», действительно, было пусто. — Вот, нету билетов, вашшше паньство! Первый раз вижжжу!» — «Да как же ты первый раз видишь, сволочь!» — напустилась на него Анька, но он качался на своем: «Первый раз… Не было, христом-богом клянусь!» Замначальника прогнал его, а ей предложил написать заявление о краже и сообщить родным, чтоб те прислали деньги на обратный билет. «А как я без паспорта получу?» — «Пусть на мой счёт переведут, срочным переводом». Замначальника дал ей бумажку со счётом и разрешил позвонить.
Потом её и сына отвели в очень подозрительную комнату, где всю ночь стуки и грохоты пугали ее, не давая заснуть; ребенок нервничал, ничего не понимал, и она боялась, что ночью пьяные пограничники сделают с ней что-нибудь страшное. А потом полдня сидела, голодная, ждала, когда придут деньги. Наконец замначальника, убедившись, что деньги поступили, велел посадить ее в первый проходящий поезд, приказав шустрому проводничку: «Отвезешь до Москвы, пес!» — на что тот козырнул, пообещав: «Будет сделано, шеф!» — поселил ее у себя в купе. И даже эта сявка, мужчинка поганый, приставал, руки распускал, но она сказала, что её будет встречать брат, а он в солнцевской, и проводнику не поздоровится…
116 
