Особенно,... 
69 
— Вам стоит только сказать, — хрипло проговорил он.
Она уставилась на него, чуть приоткрыв рот. Ее волосы были так прелестны, что устоять было невозможно. Он ухватил тяжелую шелковистую прядь и медленно обвил ее вокруг кисти, все еще не сводя глаз с се лица. Она не шелохнулась. Прядь развилась, и он потянул се, как поводок, притянув к себе голову Сторм. Она широко раскрыла глаза. И рот тоже.
Его губы были нежны, но ничего нежного не было в дрожи сотрясшей его с головы до пят. Взрыв желания имел силу динамита, напугав Бретта своей ошеломляющей мощью. Но он только плотнее приник к ее губам, ладонью поглаживая нежную плоть плеча, проводя языком по губам и вокруг них и потом плавно проскальзывая внутрь. Их языки соприкоснулись. Она отпрянула, насколько позволяли волосы, все еще навитые на его руку.
— Отпустите меня, — задыхаясь, потребовала она,
— К черту аннулирование, — сказал Бретт низким, прерывающимся голосом.
— Нет уж, — сказала Сторм, и в се глазах вспыхнул вызов. — Нет уж, я никогда не стану вашей женой. Никогда! То я вам нужна, а через минуту уже нет. Я вернусь домой, как только приедет папа.
Ее нетерпеливое предвкушение того, как она его покинет, было равносильно холодному душу: он почувствовал, что его чресла расслабились столь же чудодейственно быстро, как перед этим напряглись. Он отпустил ее волосы.
— Пожалуйста, говорите потише, — сказал он, когда снопа обрел голос. — Слуги обожают сплетничать.
— К черту их всех, и вас тоже! — закричала она, вскакивая и роняя стул. Она отерла рот тыльной стороной ладони, скривившись от отвращения и ненависти. Никогда еще ни одна женщина не испытывала отвращения к нему — к его прикосновению и тем более к поцелуям. Его переполняли досада, раздражение, усталость, и он вдруг ощутил нарастающий гнев. Бретт встал, а она ринулась вверх по лестнице.
Невероятно, по он все еще желал ее. Он знал, что мог бы ее соблазнить, — он мог соблазнить любую женщину. Через пять минут она бы уже дрожала и стонала под его руками и губами. Напряжение в чреслах снова стало нарастать, и он глубоко вздохнул, пытаясь мыслить рационально.
С тех пор как он женился на ней, у пего нет ни минуты покоя. С этой мыслью он мрачно расхаживал по дому. Он не будет знать покоя, если останется женатым на ней. В этом нет никаких сомнений. Она слишком дика, слишком не приручена. Безусловно, все из-за ее апачской крови. Боже милостивый! Да происходи она от любого другого из индейских племен, все было бы лучше, чем от апачей. Он все знал об апачах — они уже несколько столетий совершали с гор набеги на юг, на Сопору, Нападали и убивали. Он вспомнил, как она напала на него вчера и как проблема, что с ней делать, довела его до пьяного загула. Теперь он припоминал, как в приступе временного безумия решил осуществить на деле свой брак! Боже! Чтобы заполучить женщину, ему этого вовсе не требовалось.
Сторм взбежала наверх, вся трясясь от ярости и пытаясь не обращать внимание еще на одно чувство — чувство раскаяния. На этот раз она намеревалась узнать наверняка. Увидев его таким уязвимым прошлой ночью, она почти простила его. Она вспомнила, что готова была дать ему все, что он хотел. Ну, больше этого не будет. Он был то лед, то пламя и, даже будучи пламенем, хотел только воспользоваться ею, как пользовался другими женщинами. Как могла она забыть, как он поступил с ней вчера на берегу? Они женаты, и ему можно навещать любовницу, а ей нельзя даже покататься с конюхом. В несколько мгновений она переоделась в юбку с разрезом и стала ждать у окна. Этот ублюдок опять ушел! Она не могла в это поверить.
«Вам стоит только сказать, — сказал он своим густым, низким голосом. — Я с удовольствием останусь».
Надев мокасины, Сторм беззвучно сбежала вниз. Если она могла выследить оленя на каменистой равнине, то сможет и проследить за Бреттом в шумном городе. Она поймает его на месте преступления и припрет к стенке. И воспользуется этим, чтобы добиться аннулирования брака, и расскажет папе, и, может быть, Дерек убьет Бретта. Теперь она уже настолько разозлилась, что готова была помочь ему пролить голубую кровь Бретта.
Она следовала за Бреттом — ехавшим верхом на своем большом серебристом жеребце — неспешной собачьей трусцой, любимым способом передвижения апачей. Отец рассказывал ей, что апачи могли таким манером пробегать по семьдесят миль в день, день за днем, если понадобится. Однажды, давным-давно, он сам это сделал, чтобы спасти свою мать. По сравнению с этим пробежаться трусцой по городу ничего не стоило.
69 
