9 
Акции были ее козырем: если она, став его женой, передаст ему свое право голоса, у него оказался бы контрольный пакет, что весьма соблазнительно для такого человека, как он.
Клео почувствовала, что разожгла в нем интерес, сердце ее застучало, и, чтобы унять его, она сдержала дыхание. Джуд поднялся из-за стола; казалось, он вот-вот улыбнется.
— Позвольте просить вас дать мне некоторое время, чтобы ваше… — он слегка помедлил, — ваше любезное предложение могло получить достойный ответ.
И, приняв ее невидящий взгляд за выражение согласия, посмотрел на часы, затем на разложенные на столе бумаги.
— На уик-энд я уезжаю из Лондона, а в понедельник я должен быть в Брюсселе. Не согласитесь ли вы поужинать со мной в понедельник вечером?
Он наблюдал, как она с усилием встала, и от его взгляда, скользящего по ее маленькой фигурке, она почувствовала странную неловкость и сухость во рту.
— В половине восьмого я пришлю за вами Торнвуда.
Клео остановила машину на посыпанной гравием дорожке перед Домом Слейдов, достала саквояж и направилась к величественному особняку XIV века. Последнее время она редко бывала здесь, но сейчас ей было необходимо видеть дядю и тетю, чтобы еще раз убедиться в правильности решения не давать воли эмоциям, провоцировавшим ее предоставить Фентону делать все, что ему заблагорассудится, поскольку она не желала давать ему даже волоса со своей головы.
Она не предупредила их о своем визите: в ее раздраженном уме то и дело всплывала мысль о «достойном ответе» Джуда, о возможных исходах его рассуждений. Она умела предвидеть развитие его мысли, когда речь шла о сложных финансовых проблемах, встававших перед президентом одного из самых престижных банков Сити. Но здесь совсем другое дело. Чем упорней Клео пыталась поставить себя на его место, рассуждать от его имени, тем больше она запутывалась. Не думать о нем она не могла.
Когда дворецкий открыл перед ней дверь, она согнала с лица тревогу, и ее приветствие прозвучало ровно и невозмутимо:
— Добрый день, Симмонс. Тетя дома?
Она прошла мимо него в огромную переднюю.
— Боюсь, меня сегодня не ждут.
Дворецкий принял у нее верблюжий жакет, кремовые лайковые перчатки и саквояж. Его непроницаемое лицо не выдавало ни удивления, ни тем более удовольствия. В этом роскошном доме никто не выставлял напоказ свои чувства, даже слуги; казалось, что здесь их вовсе не испытывают.
— Миссис Слейд в гостиной, мисс. Я прослежу, чтобы ваши вещи были доставлены в вашу комнату.
— Благодарю, Симмонс.
И Клео скользнула по гладкому паркету искать тетю.
Десять лет назад она вошла в этот дом четырнадцатилетней девочкой; ее родители погибли в шторме, потопившем их яхту у берегов Корнуолла. Тогда она искала любви и тепла, хотя бы участия, но нашла лишь педантичную заботу о своем благополучии. Она жила в роскошном доме, ее кормили лучшими продуктами и посылали в лучшие школы, но этим забота и ограничивалась. Она не получала того тепла, в каком отчаянно нуждалась в первые мучительные годы сиротства. Со временем она научилась обходиться без любви.
И только дядя проявлял к ней какой-то интерес. Он видел в ней не новую обузу, но живого человека со своими потребностями, страхами и надеждами. Он был несколько рассеян, но посвоему любил ее, и она это чувствовала. Однако виделись они редко, поскольку большую часть времени дядя проводил в банке. Когда же он отошел от дел из-за болезни, Клео уже переехала в Лондон учиться и навещала его не часто.
Грейс Слейд сидела в гостиной, перед ней на столике стоял поднос с чаем. Это была сухощавая, замечательно красивая женщина, и комната, в которой она находилась, была безупречна. Слейды требовали безупречности во всем, даже в людях. Не просто было соответствовать их меркам.
— Какая неожиданность.
В тетином голосе Клео послышались недовольные нотки, и она вздохнула. Конечно, ей следовало позвонить, но она просто не вспомнила об этом. Она утонула в перламутровой парче дивана эпохи Регентства.
— Я переночую у вас, а завтра вечером уеду.
С холодным достоинством она утверждала свое право быть здесь. Тетины уроки не прошли даром. Порой Клео спрашивала себя, не теряет ли она человечности, надевая маску бездушного достоинства, строгой сдержанности. Спрашивала, не приведет ли ежеминутное подавление в себе живого чувства к полной потере его, не превратится ли она в машину для демонстрации хороших манер, безукоризненного воспитания и преданности долгу, что составляло в сумме основу репутации семьи.
9 
