52 
— Я отдам тебя на растерзание собакам! — закричал Август. — Живьем отдам!
Он умолк, упал на колени возле тела матери и закрыл лицо руками.
Так я и знал, что это добром не кончится, -вполголоса промолвил один из слуг, когда Мадленку увели. — Помните, как он бросился на князя Августа с кинжалом, когда мы его только нашли на дороге? Наверное, он уже тогда его убить хотел, а когда его удержали, даже укусил Каролека.
— Может, это лазутчик крестоносцев? — предположил второй слуга.
— Все может быть, — желчно сказал Петр из Познани, и шрам на его щеке ожил, задергался. — Ничего. Завтра он у меня заговорит, клянусь христовыми ранами!
— Вот что бывает, когда господа приближают к себе неведомо кого, — подытожил первый слуга.
Мадленка не слышала этих слов. По выщербленным осклизлым ступенькам ее волокли в подземелье, угощая по пути пинками и щедро осыпая проклятьями. Страж грубо втолкнул ее в темницу, дверь со скрежетом затворилась, и Мадленку обступила кромешная тьма.
Глава девятнадцатая,
в которой проводится тонкое различие между ароматом, запахом и вонью, а также между этой последней и вонью невыносимой
Все авторы, сочиняющие исторические романы, любят время от времени описывать в них тюрьму, без коей не обходится ни одно мало-мальски приличное повествование.
Если благосклонному читателю когда-нибудь попадались на глаза бессмертные романы бессмертного Дюма (прежде всего, разумеется, «Граф Монте-Кристо»), добротно-занудные книжки сэра Вальтера Скотта, творения непревзойденного Стивенсона или патетического месье Гюго, он без труда вспомнит, что я имею в виду.
Тюрьма — это, как правило, такое место, куда герой попадает против своей воли и где ему — хотите верьте, хотите нет — ужасно не нравится находиться, но так как у проныры-автора всегда имеется свое мнение на этот счет, то он держит героя в темнице ровно столько, сколько это необходимо для того, чтобы повествование окончательно не выдохлось.
Обыкновенно узилище несчастного героя, вынужденного выполнять все прихоти своего бесчеловечного создателя, находится в недрах какого-нибудь грозного замка и поражает воображение своей мрачностью. С отсыревших стен капает вода, ни один луч света не проникает в подземелье, а под ногами шныряют необыкновенно жирные и наглые крысы, нагоняющие на жертву писательского произвола невыразимую тоску.
Все тюремщики сплошь и рядом бесчувственные животные, грубые, неотесанные, беспрестанно возящиеся с огромными связками ключей и притесняющие пленника в меру своих сил и способностей. Вдобавок они неисправимо тупы и всегда поворачиваются к узнику спиной, когда ему — после примерно пяти-шести глав непрерывных мучений, метаний и философских размышлений о том, что в неволе лучше познается ценность простых радостей бытия, таких, как лучи солнца, ласкающие лицо, или просто вид красивой девушки, ласкающий душу — так вот, дубина-тюремщик оказывается тут как тут, когда герою наконец-то приходит в голову спасительная мысль стукнуть его по затылку чем-нибудь тяжелым, переодеться в его обноски и преспокойно выйти из своего подземелья.
Дальнейшее зависит от фантазии автора, распоряжающегося действом. Арсенал его средств неисчерпаем, а правило, коего он обязан неукоснительно придерживаться, только одно: герой должен до самого конца оставаться в живых, несмотря ни на что, а там хоть потоп, хоть двести разъяренных критиков, заостривших брызжущие ядом критические перья, — ничто автору не страшно.
Он довел своего героя до последней страницы повествования, освободил свой мозг для новых замыслов, а до всего остального ему и дела нет. Он исполнил свою миссию, и, если ему очень-очень повезет, у него будет много-много благосклонных читателей, которые понесут его имя сквозь время и пространство, из века в век и продлят его бессмертную жизнь после того, как завершится его скучный и неприметный земной путь.
Подземелье, в котором очутилась моя Мадленка, мало чем отличалось от других темниц той поры. Это был глухой каменный мешок, темный, душный и пугающий. Единственным освещением была узкая полоска света от факела, сочившаяся из-под тяжелой дубовой двери. Стражи, притащившие Мадленку в это земное подобие (или преддверие?) ада, грубо швырнули ее внутрь, как мешок с чем-то нехорошим, и удалились. Впрочем, Мадленке было так плохо, что они не сделали ей больнее, чем было.
52 
