Особенно,... 
120 
Значит, — тихо заговорила она, — ты хочешь умереть, потому что твой властелин предал тебя? Неужели у тебя так мало веры в него? Быть может, он совершит чудо ради тебя. Быть может, он пошлет тебе спасение и… и укажет тебе, ради чего жить дальше. Я знаю, тебе плохо и весь мир кажется тебе врагом, но отчаяние — это грех! Никогда нельзя отчаиваться, потому что, когда отчаиваешься, предаешь прежде всего себя. — По щекам у нее текли слезы. — Ты не должен умереть только потому, что не видишь иного выхода. Быть может, он сжалится над тобой и пошлет тебе человека, в котором ты обретешь смысл своей жизни, или…
— Скажи, — перебил ее Боэмунд, — ты любишь меня?
Мадленка замерла. Слезы, щекоча, стекали у нее по щекам. Она подумала, смахнула их и хлюпнула носом.
— Да, — честно сказала она, — я думаю, да. Тогда не говори таких вещей, — сказал рыцарь с ожесточением. — Запомни: у тебя нет никакого права указывать мне, что мне делать. Да! Я не знаю, что тебе взбрело в голову…
Ты! Не знаешь! — вспылила Мадленка. — Да что ты можешь знать, в самом деле? Тебе неведомы ни благодарность, ни любовь, ни самые простые человеческие чувства. У тебя просто нет сердца!
Боэмунд пожал плечами в ответ на эту вспышку и закинул руки за голову. Он, очевидно, не собирался спорить.
— Но мне это безразлично, — добавила Мадленка срывающимся голосом, — потому что я тебя люблю. И я не хочу смотреть, как Август будет убивать тебя, я не вынесу этого.
Так не ходи туда. Насмешка только разожгла ярость Мадленки.
— Мне это не поможет, — проскрежетала она. -Даже если я выколю себе глаза, я буду видеть все… все. — Она прикрыла глаза рукой. — И Август будет смеяться, — внезапно добавила она. — Я уже сейчас слышу его смех. Скажи, что мне сделать, чтобы ты не дал ему победить себя?
Боэмунд слегка повел плечом.
— Ты можешь вылечить меня от проказы?
Руки Мадленки упали, как плети.
— Нет.
Тогда ты не можешь ничего для меня сделать. — Мадленка молчала, словно раздавленная горем. — Тебе кажется, что ты увлечена мной, но поверь, это пройдет. Может быть, не сразу, но пройдет. Просто так получилось, что среди всех, кто окружал тебя, я в какой-то миг оказался самым… необычным, что ли. Ничего хорошего из этого не вышло бы, и ты достаточно умна, чтобы признать это. Ведь так? Когда я умру, тебе станет легче, вот увидишь. Гораздо легче. Человек быстро смиряется с неизбежным.
— Значит, ты умрешь, — сказала Мадленка безнадежно. — А я? Что же будет со мной?
Боэмунд улыбнулся.
Ты будешь жить. Поверь мне, лучше этого нет ничего на свете! И не думай об этом. Я все равно заслужил смерть. Не за одно, так за другое.
— Но смерть не заслужила тебя, — возразила Мадленка, в которой вновь взыграл дух противоречия. — Ты забываешь об этом.
Боэмунд пристально посмотрел на нее и ничего не ответил. Наступило долгое молчание.
— Наверное, мне не стоит благодарить тебя за то, что ты спас меня, — сказала Мадленка. — Тебе это наверняка безразлично. И потом, ты это сделал не ради меня.
— А ради кого? Мадленка вздрогнула.
— Какая разница? Неужели есть на свете хоть один человек, которым ты дорожишь?
Боэмунд глядел на пламя лампады.
— Ты права, — сказал он спокойно, — такого человека нет. То, что я сделал, я сделал только ради себя одного.
Мадленка ждала совсем других слов, но то, что она услышала, могло значить только одно: он не любит ее. А раз так, все остальное уже не имело смысла.
— И тем не менее я благодарна тебе, — сказала она спокойно. — Ты умрешь, а я буду жить — разве это не прекрасно?
И прежде чем Боэмунд нашелся, что ответить, Мадленка приблизилась к двери и постучала, как было условлено. Стража выпустила ее.
Бой часов донесся до Мадленки, когда она возвращалась к себе. На глаза ей навернулись слезы, и она, не сдержавшись, всхлипнула.
В другом крыле залы Боэмунд вытянулся на кровати и закрыл глаза. Но до самого утра ему так и не удалось уснуть.
Глава семнадцатая,
в которой кое-кто едва не лишается головы
День, когда должна была решиться судьба крестоносца, выдался необыкновенно погожим. Ни облачка в небе, радующем своей первозданной синевою; ни дуновения ветерка. В такую пору хорошо лежать в траве, ни о чем не думая, где-нибудь в тени деревьев. Тишь, покой, умиротворение; в лугах бродят коровы, по дороге рысью промчался всадник и скрылся из виду… или никакого всадника нет и в помине, есть только ты и божий свет, в котором тебе легко и привольно. Станет жарко, можно спуститься к реке; ивы опускают в воду свои ветви, как волосы, стрекочут кузнечики, где-то в листве звонко переговариваются птицы. Хорошо, ей-богу, хорошо!
120 
