Каждый раз, глядя на Адама, она любила его все сильнее и скорбела все больше. Лучше бы ей держать свое сердце на запоре! Теперь боль терзала ее с удвоенной силой.
— Я отвезу Рози в школу, — предложил он.
Серебристые глаза смягчились, и он улыбнулся своей дочурке так ласково, что у Клодии едва не разорвалось сердце. Но тут она заметила, как нервно вздрогнула его щека. Клодия поняла, что и он не такой спокойный, каким хочет казаться.
— В этом нет необходимости, — пробормотала она.
— Подождите меня в прихожей, я подгоню машину к крыльцу. На улице льет как из ведра. — Он словно не слышал ее и послал еще одну улыбку в сторону Гая и Эми. — Я не прощаюсь, дорогие родственники.
Потом взял Рози за ручку и направился к выходу.
Подъехав на «ягуаре» к крыльцу, он на руках вынес Рози на улицу и усадил ее в автомобиль. Клодия осталась у двери. Девочка сияла от радости — еще бы, папочка вернулся и сам повезет ее в школу! Отчаянию Клодии не было предела.
Адам снова поднялся на крыльцо. Капли дождя покрывали его дождевик, блестели в волосах.
— Будет лучше, если ты сообщишь Эми и Гаю новость в мое отсутствие.
По глазам его невозможно было понять, о чем он думает. Клодия видела в них одну безнадежную пустоту.
— Трус! — выпалила она.
Его последние слова, сказанные ночью, оглушили ее, но теперь столбняк прошел, негодование и гнев охватили ее снова.
Он пропустил мимо ушей ее выпад. Его голос звучал ровно и сухо.
— Лучше, если ты спокойно подготовишь почву. Когда я вернусь, то сам поговорю с ними. И после этого сразу уеду, но буду звонить. Мне надо заранее знать день и время, в которое состоится спектакль Рози. У меня и в мыслях не было, не пойти на него. А позднее мы обговорим с тобой график наших с ней встреч.
Клодия захлопнула дверь перед его носом и принялась ходить взад и вперед по комнате, пытаясь успокоиться. Она едва не ударила его!
Всегда все устраивается так, чтобы ему было удобно. Он принимает решение, и оно становится непреложным законом. Он может ждать хоть до старости, но не дождется, чтобы она палец о палец для него ударила.
Не собираясь выполнять его указания, Клодия поднялась наверх, застелила свою и Розину постели и остановилась у окна. Ветер безжалостно гнул и трепал деревья. Старый Рон, должно быть, с утра греется чайком и ругает погоду, дворник Билл, наверное, работает в оранжерее… Она сама не знала, что удерживает ее у окна, пока в аллее не послышалось рычание «ягуара». Машина резко затормозила у входа. Вернулся Адам! Она ждала его возвращения, хотя и неосознанно. Сердце больно забилось в груди. Сейчас он войдет в дом, полагая, что она уже «подготовила почву», и начнет говорить банальности недоумевающим людям, которые не смогут ничего взять в толк. И тогда ему придется сделать всю черную работу и объясняться с ними самому!
Но вместо того, чтобы войти в дом, Адам поднял воротник плаща и двинулся прочь по мокрому газону. Было только одно место, которое могло привлечь его в том направлении, и Клодия безошибочно угадала, какое.
Она распахнула дверцы стенного шкафа, сдернула с плечиков новый ярко-желтый стеганый жакет, сунула ноги в сапожки и последовала за ним. Она должна сказать ему кое-что, и только наедине. Более уединенное место, чем маленькая бухта, в такую погоду трудно было подыскать. Она заставит его выслушать себя, хотя, может быть, это станет последним, что ей предстоит сделать на земле. И пусть не думает, что можно вот так, как ни в чем не бывало, отдать пару распоряжений и удалиться, одним махом поставить крест на их супружестве, лишить ребенка постоянного общения с отцом, на котором он сперва так настаивал. Как он смеет поступать так с ними, не представив никаких объяснений! Разве достаточно сказать, что у них «ничего не выйдет»? А почему не выйдет, объяснить не потрудился. Она потребует дать ей искренний ответ, уж что-что, а это он просто обязан сделать!
Дождь несколько ослабел, но ветер буйствовал в лощине, словно вырвавшийся на волю дикий зверь, так что продвижение вперед давалось Клодии с большим трудом. Когда ее сапожки, наконец, ступили на прибрежный песок, Клодия остановилась, чтобы отдышаться.
Адам стоял у самой кромки воды, и волны с шумом разбивались о берег у его ног, сквозь взметавшиеся вверх брызги, она едва различала его фигуру. Свист ветра и шум волн были оглушающими.
Адам не видел и не слышал, как она приблизилась, и обернулся, только когда она дотронулась до его руки. Он прищурился от ветра и взглянул на нее, сурово сжав губы.