Особенно,... 
58 
Она ехала на белой лошади, в то время как все прочие члены ее большой свиты восседали на вороных или гнедых конях. Ее придворные были разодеты в красно-золотую парчу, а сама Лукреция была облачена в платье из сияющего белого атласа с корсажем из золотой парчи, расшитым жемчугом. На волосах у нее была золотая сеточка, унизанная алмазами, а шею украшало ожерелье с большим рубином, тоже окруженным алмазами.
Она подъехала к своему брату. Мы трое — Джофре, Лукреция и я — спешились, и Лукреция, улыбнувшись, поцеловала брата. Потом она повернулась ко мне.
Как ранее объяснил мне Джофре, встречать нас доверили именно Лукреции потому, что она занимала особое место в сердцах римлян. Для них она была все равно что Дева Мария — нежная, чистая и исполненная любви к своим подданным. Даже самое ее имя было символом добродетели и чести: ее назвали в честь древней римлянки, которая, будучи изнасилованной врагом своего супруга, выбрала самоубийство, ибо не желала жить опозоренной.
За бледными, изогнутыми в улыбке губами, за мягкостью, которой лучились глаза Лукреции, я мгновенно разглядела скрытую зависть — и незаурядный ум. И сразу же поверила во все слышанные мною истории о хитрости и коварстве Папы Александра, ибо теперь видела их перед собою, отраженными в его дочери.
Физически она не соответствовала своей репутации: она не была красива, хотя держалась с такой гордостью и уверенностью в себе, что с некоторого расстояния казалась привлекательной. Лицо у нее было таким же простым, как у Джофре, со слабым подбородком и пухлой складкой под ним; глаза большие, серые, но какого-то бесцветного оттенка. Волосы Лукреции, как и у ее младшего брата, были светло-золотистые, и ради праздничного дня их уложили в безукоризненные вьющиеся локоны, свободно рассыпавшиеся по ее плечам и спине, словно у незамужней женщины.
Она и вправду была все равно что не замужем. Джофре поделился со мной семейной сплетней о том, что муж Лукреции, Джованни Сфорца, граф Миланский, с самой их свадьбы при малейшей возможности старался убраться подальше от собственной жены. В настоящий момент он засел в своем поместье в Пезаро и, к немалому замешательству Лукреции, отвечал отказом на все требования Папы вернуться к супруге. Я была поражена, но, когда я спросила у Джофре, почему же граф не хочет приехать к жене, мой супруг, непроходимо наивный в других вопросах, ответил лишь: «Он боится».
Я предположила, что он боится гнева Папы Александра. Милан, столица герцогства Сфорца, ради собственной безопасности заключил сделку с французами; правители этого края не приходились друзьями Неаполю. Должно быть, Сфорца боялся воздаяния за свой политический промах.
Однако, поразмыслив, я сообразила, что Сфорца стал избегать Лукреции задолго до того, как король Карл задумал вторжение в Италию. Неужели он настолько презирал свою жену?
Но нынешним утром по лицу Лукреции, такому осторожному, такому застенчиво милому, соответствующему случаю, ничего нельзя было понять.
— Сестра, — произнесла она достаточно громко, чтобы ее услышали окружающие зрители, и достаточно тихо, чтобы это звучало скромно, — добро пожаловать домой.
Мы сдержанно обнялись, поцеловав друг друга в щечку. Лукреция держала меня за руки — так, чтобы я оставалась на месте, не прижимаясь к ней слишком крепко; и в тот миг, когда она отстранилась, я заметила в ее глазах вспышку чистейшей ненависти.
Лукреция, возлюбленная госпожа Рима, провела нас через площадь в Ватикан, в величественный зал, где на золотом троне восседал Папа Александр в окружении самых могущественных кардиналов Италии. Они с Лукрецией оказались потрясающе похожи: у Папы был такой же слабый подбородок с множеством складок под ним (ибо Папа уже разменял шестой десяток) и глаза той же формы и величины, только карие. Нос у него был более крупным, а в седых волосах была выстрижена монашеская тонзура, прикрытая белой шапочкой. На груди у Папы висел большой золотой крест, усыпанный алмазами, а на пальце сверкал рубиновый перстень Петра. Папу окружала аура физической силы: грудь и плечи у него были широкими и мускулистыми, а лицо исполнено жизни.
Когда мы вошли, он просиял, словно снедаемый любовью жених.
— Джофре, сын мой! Санча, дочь моя! Так это правда: ты заслуживаешь всех тех восхвалений, которые Джофре расточал тебе в письмах! Ты действительно так прекрасна, что слова не в силах это передать! Взгляните! — Он взмахнул рукой, обращаясь к присутствующим. — Ее глаза зелены, как изумруды!
58 
