— Я — гость твоего мужа, — невнятно произнес он, — а не твой, и тебе лучше бы запомнить, что здесь правит он.
Он повернулся к моему мужу. Глаза Джофре все еще были крепко зажмурены, а рот приоткрыт; он прижимался к шлюхе.
— Джофре! Эй, ваше высочество, отвлекись! Твоя жена — противная мегера!
Джофре заморгал; его толчки прекратились.
— Санча?
Он неуверенно взглянул на меня. Он был слишком пьян, чтобы осознать подтекст ситуации и устыдиться.
— Эти люди должны уехать, — сказала я громко и отчетливо, чтобы он наверняка услышал. — Все, сегодня же утром, а шлюхи пускай убираются немедленно.
— Сука, — произнес кардинал, а потом склонился над новой бархатной обивкой моего трона, и его вырвало.
По моему настоянию гостям Джофре пришлось-таки уехать на следующий день. Мой муж почти весь день плохо себя чувствовал, и мне лишь вечером удалось поговорить с ним о событиях прошедшей ночи. Его воспоминания были полны пробелов. Он помнил лишь, как друзья убеждали его пить. Он утверждал, что совершенно не помнит никаких шлюх, и уж конечно же он никогда не запятнал бы честь трона, по собственной воле предприняв подобные действия. Должно быть, его спровоцировали друзья.
— Это что, в Риме так принято себя вести? — негодующе спросила я. — Ну да неважно. Здесь и везде, где я буду жить, такого не будет!
— Что ты, что ты! — поспешил успокоить меня Джофре. — Это все Луис, мой кузен, — он распутник. Но я тоже виноват, мне не следовало напиваться до потери соображения. — Он умолк. — Санча… Я не понимаю, почему я искал утешения в объятиях шлюхи, когда моя жена — прекраснейшая женщина во всей Италии. Я хочу, чтобы ты знала… ты — любовь всей моей жизни. Я понимаю, что я неловкий и невнимательный; я понимаю, что я — не самый искусный из мужчин. Я не надеюсь, что ты ответишь на мою любовь. Я прошу лишь милосердия…
Потом он долго просил прощения, так жалобно, что я его даровала: не было никакого смысла допускать, чтобы возмущение и дальше отравляло нам жизнь.
Но я запомнила его слабость и сделала себе заметку на память о том, что мой муж легко поддается чужому влиянию. Он — не тот человек, на которого можно положиться.
Не прошло и двух недель, как к нам явился новый посетитель, на этот раз — ни больше ни меньше как посланец его святейшества, граф Марильяно. Он был человеком более зрелых лет, строгим и величавым, с сединой в волосах, в неброском, но элегантном наряде. Я устроила в его честь хороший ужин, радуясь тому, что он явно не интересуется разгульными попойками.
Однако, выяснив, что его интересует, я была потрясена.
— Мадонна Санча, — твердо произнес он после того, как мы завершили ужин последней бутылкой «Лакрима Кристи» (приятели Джофре выпили почти весь наш запас, привезенный из Неаполя). — Теперь я должен перейти к самой трудной теме. Мне очень жаль, что я вынужден говорить о подобных вещах с вами в присутствии вашего мужа, но вам обоим следует знать об обвинениях, выдвинутых против вас.
— Обвинениях? — Я уставилась на нашего гостя, не веря своим ушам. Джофре тоже был изумлен. — Боюсь, я вас не понимаю.
Тон графа представлял собою безукоризненное сочетание твердости и деликатности.
— Некоторые… посетители, побывавшие в вашем дворце, сообщили, что стали свидетелями неподобающего поведения.
Я взглянула на мужа; тот с виноватым видом разглядывал свой кубок, вертя его в руках и созерцая игру света в гранях украшающих его драгоценных камней.
— Здесь действительно имело место неподобающее поведение, — сказала я, — но отнюдь не с моей стороны.
Мне не хотелось впутывать в это дело Джофре, но точно так же мне не хотелось, чтобы мой обвинитель добился успеха со своей местью.
— Скажите, пожалуйста, а не был ли одним из этих свидетелей кардинал Луис Борджа?
Граф едва заметно кивнул.
— А могу я, в свою очередь, спросить, откуда вы об этом узнали?
— Я застала кардинала в компрометирующей ситуации, — ответила я. — Ситуация была такова, что я потребовала, чтобы он как можно быстрее покинул дворец. Он был недоволен.
И снова наш гость слегка кивнул, выслушав эту информацию.
Джофре тем временем залился краской — судя по всему, от смеси гнева и смущения.
— Моя жена не сделала ничего дурного. Она — особа самых высоких моральных устоев. Какие обвинения были выдвинуты против нее?
Граф потупил взгляд, демонстрируя свою скромность и нежелание говорить о подобных вещах.