Я открыла ключом дверь. В коридоре было снова темно. У этой парочки маньяков просто бзик на световые решения своих мерзких спектаклей. «Я не боюсь», сказала я себе и отметила, что меня уже не колотит. Закрывать дверь не было времени. Я увидела, как Кира пантерой приподнялась в кресле, как Дед Мороз поглубже забился под стол. Я побежала быстро и тихо – Кирины туфли опять остались в снегу. Коридор-лестница-рубильник. Я рванула его на себя, вспыхнул родной уже голубоватый свет.
Внизу на лестнице сидел Балашов и держал себя за плечо. Пальцы у него были в крови.
– Балашов, миленький, не умирай! – Я подбежала к нему. – Пожалуйста!
– Размечталась! – прошептал Балашов. Он был бледен, но совершенно спокоен. – У этого дамского браунинга убойной силы никакой! Грохнуть можно только если в упор стрелять. – Он отнял руку от плеча и скосил глаза на рану. – Ерунда! Царапина.
Я осмотрела рану. Пуля деранула пиджак и рубашку, слегка оцарапав плечо. Рана была действительно ерундовая, насколько я могла судить о ранах.
– Ты его видел? – шепотом спросила я.
– Ты знаешь, – оставил он без внимания мой вопрос, – по дому действительно кто-то летает! Я тебя когда ждал там, внизу, услышал, что машина опять завелась и хлопнул багажник. Я помчался туда, но когда прибежал, опять никого не увидел. Все по-прежнему: Сеня лежит, дверь на кухню закрыта. Только багажник кто-то захлопнул и движок завел. Я побежал через свой вход, и когда вошел в дом через туалет, в коридорах уже было темно. И тут слышу – кто-то летит. Крыльями похлопал и затих. Ужас. Хорошо, что волосы сильно короткие, а то бы до сих пор дыбом стояли. – Он потрепал себя по короткому ежику и тяжело поднялся, по праву раненого опершись на мое плечо.
– Неужели ты никого не видел?
– Нет. Я даже ничего не слышал. Я шел к рубильнику и вдруг – выстрел откуда-то сбоку. Я выстрелил в ответ.
– А я слышала шаги. Кто-то постучал в дверь гостиной, потом ушел. В любом случае он должен был пройти мимо тебя. Неужели ты совсем ничего не заметил?
Балашов пожал могучими плечами.
– Когда в тебя палят в темноте, наблюдательность как-то притупляется. Знаешь, я готов поверить в привидения.
– Скорее всего, их двое, поэтому они так вездесущи.
– Что? Парочка злостных призраков?
– Убийц двое. Они хорошо знают дом и возникают в разных его точках, несмотря на то, что мы бегаем по всем комнатам и ищем их. И потом, это видно из записки.
– Мырка и мягкий знак! – усмехнулся Балашов. – Я не знаю имен, начинающихся с мягкого знака. Может, это перевернутое Р?
– Может быть. – Мне не понравилось, что эта мысль пришла не мне. Хотя, какой от нее толк? – Звони 02! Хватит самодеятельности.
– Да звонил я уже! – Балашов отмахнулся от меня окровавленной рукой. – Из туалета, перед тем как войти в дом.
– И что? Они уже в дороге?
– Они сказали, что нужно меньше пить. И поздравили с Новым годом. По-моему, они там сами, того, навеселе.
– Ты что, сказал, что по дому летает привидение? – с издевкой спросила я на пол-тона выше, чем мы разговаривали.
– Я сказал, – Балашов почему-то стал произносить слова по слогам, – что у меня в бильярдной труп, что в спальне, в шкафу, труп, и на кухне – тоже труп. Да, я сказал, что кто-то летает.
– А они?
– Они засмеялись и ответили, что пить надо кучнее, в одной комнате, тогда не будет такого разброса трупов. А что летает – ничего страшного. К утру приземлится и рассосется.
– Рассосется? Значит, помощи нам ждать неоткуда? Я правильно поняла?
Ну скажи, пожалуйста: «Не бойся, девочка!»
– Неоткуда. Ты правильно поняла. Английский детектив. Мы отрезаны от мира, у нас гора трупов, и мы сами должны найти убийцу.
– Я ненавижу детективы.
– А я не люблю английские. Там все притянуто за уши: большой дом, куча трупов, стихийное бедствие, отрезающее от внешнего мира, убийца – кто-то из числа гостей, и вечный вопрос – кто будет следующим?
– Следующим должен быть ты, Балашов.
– Почему я? Стреляли в темноте, кто знал, что это я?
– Твои шаги трудно перепутать. Следующий – ты. Тебе очень больно?
– Нет. Мне совсем не больно. Я хочу сказать, что физическая боль – это ерунда.
Наверное, он имеет в виду свою поруганную любовь, и тяжкие душевные страдания.
– Если бы тебя не было, – сказал он вдруг, – мне было бы труднее. Мне было бы невыносимо, непосильно трудно. И больно. Наверное, я бы сдался и пустил себе пулю в лоб.