67 
Во время завтрака король заметил меня и пригласил днем покататься. К трем часам я явилась в конюшню и очень развеселилась, увидев, что герцогиня сидит на поспешно сделанном дамском седле. Другие дамы вынуждены были ехать прежним манером, с помощью грумов, а мы с Анной скакали рядом с королем и строили планы на будущую охоту. Не сказала бы, что Анна относилась ко мне с теплом, но держалась вполне пристойно. Таким образом, я вошла в близкий круг короля.
В тот вечер семья вновь встретилась за ужином. Тетя Маргарита бросила на меня многозначительный взгляд. Я села подле нее.
Генрих снова на несколько минут опоздал. На этот раз он был не так резко настроен. Он извинился перед отцом и присоединился к нам. Я почувствовала большое облегчение, когда он любезно улыбнулся на мое приветствие.
После ужина мы отправились во двор, который освещали факелы, стоящие на ступенях. Лестницы уводили в отдельные апартаменты. Вечер был холодный, ясный и тихий. Люди негромко желали друг другу спокойной ночи. Генрих тихо окликнул меня, и я обернулась. Видно было, что он набирается храбрости. Смотрел он не на меня, а на звездное небо.
— Прошу прощения, ваше высочество, за мою вчерашнюю вспышку, — сказала я.
— Вам не за что извиняться, Катрин, — возразил он. — Это мне следовало просить у вас прощения за свой эгоизм и недоброе поведение с тех пор, как вы приехали.
Его глаза были совсем черными. До той минуты мне казалось, что они темно-карие.
Искренность мужа меня взволновала. Я подыскивала нужный ответ. На лестнице раздался смех Мадлен; они вместе с сестрой шли в свои комнаты, их сопровождала маленькая кузина Жанна. Затем мы услышали, как Монморанси позвал короля.
Генрих быстро огляделся и спросил:
— Могу я сопровождать вас в ваши покои? Мне нужно побеседовать с вами наедине.
— Да, — сразу согласилась я. — Разумеется, ваше высочество.
Мы поднялись по лестнице. Оба неловко молчали. Генрих вошел только в аванзал и уселся возле камина. Я жестом выпроводила своих фрейлин.
Когда мы остались одни, Генрих откашлялся. Теперь он смотрел на огонь.
— Прошу прощения за то, что не сдержался. Мадам д'Этамп крутит моим отцом, как хочет, она обидела многих придворных. Вчера вечером я думал только о своих чувствах, а до ваших чувств мне не было дела.
— Я Катрин, — отозвалась я. — То есть уже не итальянка.
Он смутился, щеки его покраснели.
— Теперь я это вижу. Вижу и то, что мой отец дурно обращается с королевой Элеонорой, игнорирует ее, хотя она мечтает обратить на себя его внимание. Когда она появляется, он ведет себя так, словно ее нет. — Генрих покачал головой. — Не желаю быть таким жестоким, как он.
— Элеонора — иностранка и не блещет красотой, — заметила я, — а ваш отец — жертва политических обстоятельств. Он не хотел на ней жениться.
— Во всем виновата его собственная жадность! — горячо воскликнул Генрих. — Ему нужна итальянская собственность, у него что-то вроде наваждения. В погоне за ней он опустошил королевскую казну и едва не погиб в Павии. Как дурак поскакал впереди войска, в гущу сражения.
Мой муж отвернулся, стараясь скрыть свое негодование.
— Генрих, этот гнев когда-нибудь вас разрушит. — Я помолчала. — Только вчера я узнала о вашем заточении в Испании.
Он быстро взглянул на меня.
— А вам говорили, как отец предал нас, сдал императору? Как обрек своих сыновей на смерть, на гниение?
— Нет, — пробормотала я. — Мне этого не говорили.
Генрих посмотрел на свои руки, сжал их в кулаки и снова уставился на огонь.
— Они совершили этот обмен на реке, — продолжил он. — Моя мать к тому времени уже скончалась, только мадам де Пуатье пришла проститься. Поцеловала меня в темя и заверила, что я скоро вернусь, а она будет считать дни. Меня с братом посадили в маленькую лодку. Испанцы ждали на другом берегу, но мы их не видели. Было раннее утро, стоял густой туман, однако я слышал, как плещет вода. Как только мы отплыли, я заметил отца. Он стоял на носу соседнего корабля, словно призрак в тумане, махал рукой и крестил нас. — Генрих тяжко и прерывисто вздохнул. — Поначалу испанцы обращались с нами по-доброму. Мы жили во дворце с сестрой императора, королевой Элеонорой. Потом неожиданно нас отправили в крепость, в отвратительную комнатушку с грязным полом. Окон не было. Если мы произносили хоть слово по-французски, нас били, мы обязаны были изъясняться только по-испански. Когда я достаточно изучил язык и смог спросить охранника, почему с нами так поступают, он ответил, что мой отец нарушил условия своего освобождения. Он обещал, что, когда его отпустят, он поедет в Бургундию — готовить ее для мирной сдачи императорскому войску. Вместо этого отец подготовил ее к войне. Он не собирался дарить Бургундию императору. При этом знал, что у испанцев его сыновья.
67 
