Особенно,... 
14 
Услышав мои шаги, она вяло повернула голову. Она вполне проснулась, но лицо ее казалось безжизненным. Я была слишком мала, чтобы читать по лицам, однако с годами научилась распознавать мертвый взгляд невыплаканного горя.
— Катерина, — произнесла Кларисса без всякого выражения.
Глаза ее казались страшно утомленными. Она похлопала рукой по соседнему стулу.
— Поди сюда, побудь со мной. Мужчины скоро спустятся, и ты сможешь послушать.
Я села. Ее запястье сильно распухло, на нем остались темные пятна, оставленные пальцами Пассерини. Через несколько минут Леда привела к столу Пассерини и кузенов. Ипполито держался сдержанно, Пассерини и Сандро казались сердитыми и готовыми к противоборству.
Когда они заняли свои места, тетя Кларисса махнула Леде, и та удалилась. Тетя сообщила, что Каппони гарантировал всем нам свободный выход. Мы отправимся в Неаполь к Орсини — родным ее матери. С их помощью соберем армию. Нас поддержит миланский герцог и семейство д'Эсте из Феррары, а также остальные династии Италии. Им хватило ума понять, что создание еще одной республики, на манер Венецианской, означает для них открытую угрозу.
— Вы отдали Каппони все, чего он пожелал? — прервал тетю Пассерини. — Неудивительно, что они предпочли переговоры с женщиной.
Кларисса устало на него взглянула.
— Их люди, Сильвио, окружили наш дом. У них солдаты и оружие. У нас нет ничего. Что мы можем им противопоставить?
— Они пришли к нам, — проворчал Пассерини. — Значит, чего-то хотели.
— Они хотели наши головы, — напомнила Кларисса с легким раздражением. — Вместо этого даровали нам свободный выезд. И понятно, что не просто так. Повстанцы позволят нам жить, если через четыре дня, семнадцатого мая, в полдень, Ипполито, Алессандро и я отправимся на большую площадь Синьории и публично сложим свои полномочия. Затем присягнем новой Третьей Флорентийской республике и поклянемся никогда сюда не возвращаться. После этого повстанцы отведут нас к городским воротам, где будут ждать экипажи.
Кардинал выругался.
— Предательство! — воскликнул Сандро.
В моем воображении возникло лицо колдуна, который прошептал: «Предательство будет угрожать вашей жизни».
Ипполито поднялся.
— Я знал, что Флоренция пропала. — Его голос прерывался. — Но есть другие вещи, которыми мы могли бы купить себе безопасность: недвижимость, спрятанные семейные драгоценности, обещания сотрудничества. Как вы могли согласиться на публичное унижение?
Кларисса вскинула бровь.
— А ты предпочел бы топор палача?
— Я не стану им кланяться, тетя, — заявил Ипполито.
Кларисса вздернула подбородок, и в сетке для волос засверкали крошечные бриллианты.
— Я позаботилась о нашем достоинстве, — заметила она. — Нас могли раздеть донага и повесить на площади Синьории. Вместе этого нас подождут снаружи и дадут немного свободы. И немного времени.
Ипполито выдохнул, лицо его перекосилось.
— Я им не поклонюсь, — отчеканил он, и в этих словах прозвучала угроза.
Минуло четыре ужасных дня. Мужчины провели их, запершись в покоях Ипполито. Тетя Кларисса бродила по пустым залам. Слуги покинули нас, за исключением самых преданных, в числе которых были Леда, Паола, конюхи и повар. Повстанцы по-прежнему несли вахту за железными воротами. Солдаты, еще недавно охранявшие дом, ушли.
Шестнадцатого — за день до унижения на площади Синьории — моя комната была полностью освобождена. Я умоляла Паолу упаковать сочинение Фичино, но она сказала, что для маленькой девочки эта книга слишком тяжела.
Вечером тетя Кларисса распорядилась подать ужин в небольшую столовую. Ипполито помалкивал, Сандро, напротив, казался весел, как и Пассерини. Когда Кларисса выразила сожаление, что придется отдать родной дом неприятелям, Пассерини похлопал ее по руке, намеренно не обращая внимания на забинтованное запястье.
Ужин закончился спокойно, по крайней мере для Клариссы, Ипполито и меня. Мы трое ушли, оставив Сандро и Пассерини за вином и шутками. Я слышала их смех, когда возвращалась в детскую.
В ту ночь мне приснился сон.
Я стояла посреди большого поля. Вдруг вдалеке появился человек, его фигуру освещали лучи закатного солнца. Лица я не видела, но он меня знал и окликнул на французский манер:
— Катрин…
Не Катериной, не именем, которое мне дали при рождении, а Катрин. Так однажды назвал меня колдун.
14 
