43 
– Стефан.
Выходит, граф меня знал, более того, он меня любил. Но меня все равно что-то настораживало.
С явной неохотой граф вновь повернулся к моему похитителю.
– Мне осталось лишь заплатить вам за услуги.
Он вынул из кармана плаща черный бархатный мешочек.
Женоподобный француз недовольно сморщил лицо и попятился назад. Голос его слегка дрожал, но поза говорила о твердой решимости.
– Ваше сиятельство, не обижайте меня, предлагая золото. Вы же знаете мою цену.
Граф наклонил голову и устремил на него свои изумрудные глаза. У меня вновь мелькнула мысль об ослепительно прекрасной змее, приготовившейся к смертельному броску. Я напрягся (насколько это позволяли наручники), предчувствуя неминуемую трагедию.
Мне подумалось, что француз сейчас выстрелит в графа из револьвера, но произошло то, чего я никак не мог предположить. Он сорвал крахмальный воротничок, расстегнул на себе рубашку и обнажил шею, белизной кожи и отсутствием кадыка напоминавшую женскую. Единственным недостатком была красная ранка. Поскольку я сидел, то, естественно, смотрел на француза снизу вверх. К тому же свет в купе был достаточно тусклым, поэтому повреждение на его коже я принял за порез при бритье. Правда, по внешнему виду этого странного мужчины я бы не сказал, что ему когда-либо доводилось пользоваться бритвой.
– Я говорю об этом, – продолжал мой похититель. – Я прошу, чтобы вы закончили начатое и даровали мне бессмертие.
С этими словами он запрокинул голову. У графа заблестели и налились кровью глаза, он изогнулся и с быстротой атакующей змеи припал к подставленной белой шее. Француз тихо и сердито вскрикнул и попытался вырваться, но граф крепко держал его. Вскоре мой похититель перестал сопротивляться. Его дыхание замедлилось, глаза остекленели, и он погрузился в транс.
Может, я еще не окончательно пришел в себя после хлороформа? Или стал жертвой воспаления мозга, сопровождающегося чудовищными видениями? Эти вопросы я мысленно задавал себе, наблюдая нечто невообразимое. Склонившись над французом, граф сосал из его раны кровь. Так продолжалось, пока бледные щеки этого исчадия ада не порозовели, а лицо моего похитителя, наоборот, не сделалось белее мела. Потом француз потерял сознание и начал падать, но граф тут же подхватил его и продолжил свое ужасное пиршество.
Наконец граф (его лицо раскраснелось) оторвался от безжизненно повисшего тела, осторожно усадил покойника на сиденье и повернулся ко мне. Неужели я стану его второй жертвой? Шансы были явно не в мою пользу: с затуманенной хлороформом головой и в наручниках не больно-то повоюешь.
Вместо этого граф опустился передо мной на колени. Его лицо находилось совсем рядом, я ощущал его теплое, пахнущее кровью дыхание.
– Повернись, Стефан, – велел мне граф. – Я хочу снять с тебя наручники.
Я не стал противиться, послушно повернулся и ощутил прикосновение холодных как лед пальцев. Почти одновременно раздались два громких щелчка. Мои руки были свободны, а на сиденье валялись наручники, каждый из которых граф переломил пополам.
– Что вам от меня надо? – сердито спросил я, растирая затекшие запястья.
– Только это, – прошептал граф.
Потом опять произошло нечто странное: глаза графа начали увеличиваться, пока не заняли собой все пространство. Я видел только их; весь мир стал его глазами. В этом изменившемся мире что-то блеснуло. Нож! Приподняв мою руку, граф занес над нею острый нож. Прошла целая вечность, прежде чем лезвие ножа полоснуло мне по пальцу. Граф сжал его. Из ранки брызнули алые капли, и граф тут же подставил свою ладонь.
Он слизывал мою кровь! Нет, "слизывал" – неподходящее слово. Граф вкушал мою кровь, словно принимал святое причастие. А что творилось с его лицом! Это выражение, где слились бесконечное блаженство, любовь и страдание, я запомню навсегда. Потом граф закрыл глаза, и по его щеке скатилась блестящая слезинка.
Лезвие ножа мелькнуло снова, но теперь он выдавливал мне на ладонь капли своей крови, и – Боже милосердный! – подчиняясь его взгляду, я слизнул их. Кровь графа была горько-соленой, с привкусом смерти. Но в этой горечи таилось нечто сладостное и невыразимо пьянящее.
Я во все глаза смотрел на своего неведомого спасителя, ошеломленный тем, что кто-то способен любить меня столь горячо.
– Отныне, Стефан, мы связаны друг с другом, – ласково и нежно произнес граф. – Стоит тебе мысленно позвать меня, и я приду. В любое время дня и ночи, во сне или наяву – если только тебе будет угрожать опасность, я явлюсь на твой зов. Если кто-нибудь осмелится причинить тебе вред, я сразу же узнаю об этом. Но клянусь тебе: ты и впредь останешься хозяином своего разума. Я на себе познал весь ужас подчинения рассудка чужой воле и потому никогда не потревожу тебя без твоего зова.
43 
