Особенно,... 
66 
Мальчик не отвечал.
– Ну?
Малец моргнул, не в силах слова вымолвить. Белый стал, как снятое молоко.
Ведьмак бросил нож на стол и вышел. Вернулся с горшочком.
– Не кричать! – напомнил еще раз.– Не то – без очей!
И, зачерпнув вязкого грязно-красного месива, с размаху плюхнул на глаза Мальца.
Мальчик успел зажмуриться, но все равно жгучая боль достала. Содрогаясь, он вцепился в края лавки. Он помнил: кричать нельзя. А боль была такая, что никак не сдюжить. Заполнила всю голову. Показалось, глаза расплавились и вытекли на щеки. Что эта жижа и есть его глаза…
Но Малец не кричал. Прокусив губу, сжавшись, выдавливал из себя вопль, выпускал его чрез зубы, обращая в тихий жуткий вой…
Сколь длилось. Малец не помнил. Долго. Он то проваливался куда-то, то выныривал, приходил в себя. Иногда старик вливал немного воды в рот и напоминал: нельзя кричать. Да он бы уже и не закричал. Боль притупилась. Больше пугала мысль: глаза все-таки вытекли от жара и он ничего больше не увидит, кроме этой красноты.
Глаза не вытекли.
Колдун умыл его водой, что тоже было ужасно больно. Потом взял его руку, положил на лицо:
– Потрогай.
Малец потрогал и убедился с облегчением: глаза на месте. И веки на месте. Только трогать больно. И не видно ничего, только красное.
– Молодец! – одобрил ведьмак.– Не кричал. Вот и глаза сохранил.
– А видеть? – набравшись смелости, спросил Малец.
– То подождем,– раздался будто издаля голос колдуна.– Может – да, может – нет. От тебя зависит.
«Как же от меня?..» – хотел спросил Малец, но вдруг уснул.
Зрение вернулось. Только глаза уж не были прозрачно-синими. Потемнели.
Видение померкло. Ведун сидел потупясь. Теперь-то он знал, на что пытал его Дедко. Первое еще не самое тяжкое. Были и иные. Пострашней.
Глеб Стежень
За Шведовым пришла машина: отвезти в город. Ленка напросилась в попутчицы. Глядеть на эту парочку было забавно. Наш коммерсант буквально горло собственной песне оттоптал. И хочется, и колется…
Ладно, не мои проблемы.
Я спустился вниз. Охрана бдила. Вернее, бдил «коричневый свитер». «Иванова» не было, а третий, безымянный, дрых. В подвале вкусно пахло мясной едой.
Около топчана стояла корзинка.
– Здорово! – изрек «коричневый свитер».
Я видел: охраннику скучно, и он не прочь бы поболтать, но – служба. В динамиках шелестели листья.
Делать в подвале мне было совершенно нечего, и я через гараж поднялся во двор. С гаражом у меня знатно придумано. Рыли так, чтобы вровень с землей. Сверху – дерн. Полянка и полянка. Архитектор желал посреди вентиляционную трубу воткнуть – я не разрешил. Присоединили к общей системе. Но сделали хорошо. Ворота пригнаны идеально – никакой потоп не страшен. И гидроизоляция соответствующая. Могут, когда хотят. Вернее, когда живые деньги платят.
Подкатился скотчтерьер, обнюхал деловито, опознал и покатился дальше, вдоль забора. Этакий мохнатый чемоданчик на колесиках.
Я побродил по участку, раздумывая, куда себя приложить. Надумал, решил спилить березу. Давно собирался. За бензопилой, впрочем, не пошел. Дедов топор лежал в прихожей, трос с лебедкой – в гараже. Прикинул, куда валить. Места хватало. Трос – на всякий случай, больно ветер неудачный, а березища парусит будьте-нате. Поплевал на ладони, примерился и в минуту вырубил клин. Славный топорик. Хоть лес руби, хоть нечисть, а хоть… Ладно, замнем. Вырубил второй клин, поглубже и пониже, с противоположной стороны. Береза стояла – ветер подпирал. Я было взялся за рукоять лебедки, потом передумал. Эх ты, удаль русская! Ухватился, уперся, потянул… Береза с жалобным стоном пошла книзу. Быстрее… Отпрыгнул в самый последний момент – шутка такая. Дерево упало рядом, подпрыгнуло на ветвях и замерло. Верхушка хорошая, упругая, а сердцевина гнилая, как… Нет, Стежень, никаких аналогий да философий! Руками работай, руками! Я снова взялся за топор, в охотку за какой-то час осучковал ствол. Потом, правда, пришлось сходить за бензопилой. Дрова мне, впрочем, без надобности. Тем более – березовые. Ничего, подарю кому-нибудь. Пока топором махал, вспомнилось, как в студенческие годы подхалтуривал на мелиорации. Канавы от поросли чистил. Славное было время. Простое. Ни демократии, ни демонизма. Как же меня все-таки угораздило податься в колдуны?
* * *
С Сермалем Стежня познакомила подруга. Или, вернее, подруга подруги. Хотя какая разница? Женщины в доме Глеба в ту пору менялись, как узор в калейдоскопе. Причем сами. Стежень обитал тогда в огромной (четыре комнаты) квартире на улице Пржевальского. Сам купил. Покатавшись по Европе и в поте лица напризовав тридцатник. Нынче за такие деньги… Впрочем, и тогда это было очень дешево. Стежень купался в лучах славы. С одной стороны. А с другой – совершенно не представлял, как жить дальше. Еще точнее, Глеб Стежень искал мудрости. В разных книжках о великих бойцах было много писано о том, как мастера-основатели годами отшельничали в горах, неделями в стойках выстаивали, базальтовые глыбы запросто руками крошили. Стежень съездил в Среднюю Азию, побродил с рюкзаком по разным горным тропам, но своей так и не нашел и ловить голыми руками архаров тоже не научился. Научился отмахиваться ледорубом от пастушьих собак и объяснять жестами, что он – турист. Как в анекдоте. «Ты кто?» – спросил снежный человек прохожего. «Я… т-турист»,– ответил притрухавший прохожий. «Нет,– подумав, возразил снежный человек.– Это я турист. А ты – завтрак туриста».
66 
