28 
Вглядевшись в лицо герцога, он добавил:
– Возможно, это и к лучшему: я смогу тебя немного развеселить.
– Вряд ли, – мрачно ответил герцог.
– Если честно, ты попал в крупную передрягу, – сочувственно произнес лорд Хинчли, – но знаешь, что я скажу? Если это неизбежно, расслабься и попробуй получить от всего этого удовольствие!
Лорд Хинчли сел напротив герцога и, дождавшись, пока слуги, накрывавшие на стол, выйдут из комнаты, продолжал;
– Послушайся моего совета: кончай поскорей с этим делом и сматывайся в Эдинбург! Я должен быть там послезавтра.
– Так скоро? – рассеянно спросил герцог.
– Скоро?! – воскликнул лорд. – Я и так задержался из-за твоей свадьбы! Черт возьми, а я-то мечтал с тобой поохотиться! Никогда не видел такого изобилия куропаток! Но что же делать – труба зовет.
– Действительно, нехорошо получится, если король появится в городе раньше тебя, – слабо улыбнулся герцог.
Лорд Хинчли изобразил притворный ужас.
– Боже упаси! Меня расстреляют, заточат в Тауэр или, того хуже, в Эдинбургский замок!
– Да, это куда страшнее расстрела, – мрачно заметил герцог.
– Так что буду ждать тебя в Эдинбурге, Тэран, – сказал лорд Хинчли. – Ты, наверно, захочешь плыть морем?
– Так быстрее, – ответил герцог. – Данблейн наверняка уже послал в город иоменов, представляющих наш клан на параде; хотя они скорее всего отправились посуху.
– А ты, я гляжу, стал настоящим шотландцем, – заметил лорд Хинчли. – По крайней мере, с виду.
Герцог издал звук, напоминающий рычание разъяренного медведя, и его друг, сокрушенно вздохнув, поспешил переменить тему.
Скоро – слишком скоро, как показалось герцогу, – настало время подняться в покои вождя, где должна была состояться брачная церемония.
Комната, разумеется, не могла вместить всех желающих, и внутрь пригласили только родственников и важнейших членов обоих кланов.
Герцог и лорд Хинчли вошли последними, когда все, не исключая священника, были уже внутри.
Оглядевшись вокруг, герцог заметил на переднем плане Эндрю, старшего сына Килкрейга, и рядом с ним – его жену.
«Вот на такой же толстой шотландской корове женят сейчас и меня!»– с обреченностью подумал он.
Миссис Эндрю Килкрейг в молодости была довольно хороша собой, но рождение троих детей губительно сказалось на ее фигуре.
Одета она была так, что в Лондоне герцог неминуемо принял бы ее за служанку. Огрубевшее от солнца и ветра лицо обрамляли жидкие локоны песочно-рыжего цвета.
Герцог еще раз взглянул на нее и со вздохом отвернулся.
Он терпеть не мог рыжих волос. Даже красавицы Тициана, которыми так восхищались ценители на континенте, вызывали в нем неприятное чувство. А в Шотландии, как известно, трое из четырех – рыжие.
С каждой минутой в душе герцога нарастало отвращение.
«Господи, как же король столько лет терпел свою неряху-жену?»
Оказавшись в Англии, юный шотландец быстро усвоил строгие правила личной гигиены и аккуратности, введенные в высшем свете все тем же Красавчиком Бруммелом.
Сам Бруммел был помешан на чистоте и опрятности. Он полировал даже подметки башмаков, а носовые платки отправлял стирать в Хемпстед, чтобы они впитали в себя свежий деревенский воздух.
Французы, подражавшие английской моде, вслед за ним посылали свое грязное белье в стирку на побережье, чтобы оно вернуло себе белизну в местных прачечных и высохло на свежем воздухе с солоноватым привкусом моря.
Георг Четвертый, став королем, предал проклятию неопрятность Минувшего века. Лишь немногие из его старых товарищей, например, Чарльз Джеймс Фоке или герцог Норфолк, осмеливались появляться при дворе в несвежем белье, не приняв предварительно ванны с ароматическими солями.
В своих домах в городе и в деревне герцог стремился поддерживать такую же чистоту, как король – в Букингемском дворце.
Нет, если его будущая жена – неряха, герцог не сможет последовать совету лорда Хинчли! У него не хватит духу и пальцем к ней притронуться!
«Пусть остается здесь и делает, что хочет! – свирепо подумал он. – Я о ней беспокоиться не стану!»
В уши ему ударило нестройное пение волынок. Герцог понял, что час пробил: Килкрейг, ведя за руку дочь, вошел в покои вождя.
Но герцог вдруг почувствовал, что не в силах поднять глаз.
Это нельзя было назвать трусостью. Бывают минуты, когда и самый смелый человек не отважится поднять глаза, чтобы взглянуть в лицо своему позору, своей разрушенной жизни.
28 
