Особенно,... 
115 
– Все уехали, – сказала билетерша. – А вас что-то давно не видно.
Локтев, придумывая, что бы соврать, погладил ладонью лысую голову.
– Я болел, – сказал он первое, что пришло на ум. – Но не тифом болел. Простудился.
– А, вот оно что, – кивнула билетерша.
– Неделю назад должен был состояться художественный совет, обсуждение моей пьесы. А я и не знаю, чем дело кончилось. Совсем никого нет на месте?
– Директор у себя. Что ему по гастролям ездить? Зайдите к нему. Прямо по коридору.
– Спасибо, я помню.
Локтев дошел до двухстворчатой двери с черной надписью на блестящей латунной табличке: «Директор театра. О. М. Замятин». Опустил ручку двери, просунул голову в приемную. Стулья для посетителей пусты. Секретарши Гали, вульгарной девицы, лицо которой отражало все пороки современного общества, на месте не оказалось. Поговаривали, что с этой темпераментной особой, настоящей нимфоманкой, у Замятина роман. Якобы директор уже готовиться уйти из семьи. Локтев сплетням не верил.
Он вошел в пустую приемную, подошел к двери директорского кабинета, тихо постучал в нее. Послышались какие-то шорохи, скрип пружин старого дивана. Локтев постучал снова. Дверь открылась, из кабинета, на ходу одергивая юбку, вышла Галя. Не поздоровавшись, смерила Локтева надменным взглядом, мол, шляетесь тут в рабочее время.
Он запоздало понял, что застал секретаршу за выполнением служебных обязанностей. Локтев не спешил войти в кабинет Замятина, выждал время, чтобы тот успел застегнуть штаны.
Секретарша села за свой стол и стала пудрить носик. Локтев переступил порог кабинета, и тут же попал в жаркие объятия Замятина. Директор встал на ципочки, потерся о Локтева животом. Затем обнял за плечи, прижал к себе и даже попытался чмокнуть в щеку.
Локтев удивился столь теплому, даже радушному приему. Еще совсем недавно, директор холодно, одним безмолвным кивком головы издали здоровался с драматургом. А теперь…
Мелькнула мысль, что Замятин, славящийся слабой памятью и зрением, вдруг спутал Локтева со своей секретаршей. Наконец, директор ослабил объятия, отступил на шаг. Но тут же завладел рукой Локтева и горячо затряс её.
– Молодец, что пришел, – Замятин с явной неохотой выпустил ладонь. – Молодец. Садись. Куда ты пропал? Я волновался. Мы тебя всем театром искали.
– Заболел, простудился.
Локтев сел в кресло. Замятин встал перед ним, всмотрелся в лицо драматурга.
– Неважно выглядишь. Впрочем, это как посмотреть. Эта стрижка под ноль тебе даже идет. Стильно. Ты похож на штрафника, сбежавшего с гауптвахты. Или на нациста. А что у тебя с лицом? Откуда синяки?
– С лестницы упал. Гостил на даче у друга. Ночью пошел на воздух и упал.
– Понимаю, удобства на воздухе. А ты плохо дорогу знаешь. Представляю, как ты летал. Слушай, надо себя беречь. Ты ценный для театра человек. Ты наш драматург. Наш кадр. Понимаешь, наш. Н-а-а-а-аш.
Чтобы подтвердить свое право собственности на Локтева, Замятин наклонился над драматургом, снова обнял его за плечи. И тут же отступил к письменному столу, надел пиджак. Локтев задумался. Сегодня ранним утро, когда он убивал в чистом поле Кислюка, то не чувствовал себя драматургом. Даже человеком себя не чувствовал.
– Значит, ты отстал от жизни? – почему-то обрадовался Замятин. – Значит, я первый, кто сообщит тебе новость?
– Вопрос, какую новость.
Локтев насторожился. За последние недели до него не доходило ни одной доброй новости, ни единого хорошего известия. И теперь он рассчитывал на худшее.
– Твоя пьеса принята безоговорочно. На ура принята. Худсовет получил удовольствие выше полового.
Замятин выждал минуту, надеясь увидеть реакцию на свое сенсационное сообщение. Но Локтев, не ожидавший столь легкого и благоприятного разрешения проблемы, не сразу пришел в себя. Он лишь приоткрыл рот и часто заморгал глазами. Тогда Замятин рассказал подробно о худсовете.
Оказалось, на нем присутствовали сразу три крупных чиновника из московского правительства. И два почтенных драматурга, чьими именами пестрят афиши всех столичных театров. Тот драматург, что постарше, сказал, что он завидует Локтеву, хотя завидовать не в его правилах. Затем старик пустил слезу.
Тот драматург, что помоложе, был ещё более лаконичен. Сказал одно лишь слово: гениально. Потом присутствующие задали много вопросов: где нашли Локтева, откуда он взялся и так далее. Короче, последние сомнения режиссера Старостина отпали сами собой.
115 
