64 
– Ну, так и будешь молчать, время у нас отнимать рабочее? – повторил свой идиотский, совершенно бессмысленный вопрос тот, кто запер дверь кабинета.
– Вы пришли выбрать машину, – ответил Лучников, больше отвечать ему было нечего. – Вы же…
– Ладно, Лучников, хватит валять дурака и заниматься блядством, – широко размахнувшись открытой ладонью, Мельников влепил ему такую пощечину, что свет в глазах старшего продавца на секунду погас, в голове ударил колокол.
Чтобы не упасть, Лучникову пришлось вцепиться свободной рукой в край письменного стола, сдвинув стол на сторону. Лучников застонал, тяжело и громко, он с силой выхватил руку из сжимающих её пальцев Шатрова. Забыв разом все здравые мысли, только что родившиеся в голове, Лучников хотел закричать в голос, страшно закричать, чтобы на этот крик сбежалась охрана со всего салона и немедленно прекратила дикий милицейский произвол.
Он уже набрал полную грудь воздуха для страшного крика, но в то же мгновение получил другую пощечину, такую сокрушительную, что испустил лишь какое-то подобие писка и бессильно опустился на пол. Лучникову показалось: он потерял сознание, но на самом деле чувства не оставили его. Сидя на полу, он остолбенело смотрел вперед себя и, мотая головой из стороны в сторону, тихо постанывал.
– Может, ты кричать надумал? – спросил тот мужчина в немодном пиджаке, который только что больно держал его за рукав.
Лучников промычал в ответ что-то нечленораздельное. Мужчина пнул его в бедро носком острого ботинка.
– Я кого спрашиваю? – голос мужчины стал злым.
– Не буду кричать, – сказал Лучников, срываясь на фальцет.
– А то кричи, – сказал мужчина и снова пнул его в бедро. – Прибегут охранники. К тому времени ты уже будешь в наручниках. В их присутствии мы тебя обыщем, найдем в кармане гранату или пакетик опия. Что тебе самому больше нравится?
– Не нравится, – тупо ответил Лучников, продолжая сидеть на полу, тыльной стороной ладони он вытер нос. Совершенно неожиданно у него начался сильный насморк.
– Охранники будут понятыми, – сказал мужчина в немодном пиджаке. – Много, конечно, тебе не дадут. Года три-четыре. Но на снисхождение суда можешь не рассчитывать. Ведь это будет уже не первая твоя ходка, а? – спросил мужчина злым голосом и ударил носком ботинка точно в то же самое место. Лучников екнул от боли.
– Кроме того, я позабочусь о том, чтобы тебя в СИЗО опустили в первую же ночь, – голос Шатрова оставался злым, и эта непонятная злость пугала Лучникова больше всего на свете. – Я тебе в камере такую компанию подберу, такой коллектив, ух, – продолжал Шатров. – Повесят тебе на шею ложку с дыркой и положат возле параши. А ночью будешь подставляться всем желающим по очереди. Ты, свеженький, будешь иметь успех. Ну что расселся?
Шатров наклонился над Лучниковым, замахнулся кулаком, но удара не последовало.
– Вставай, – сказал Лучникову тот, кто запирал дверь. – Сядь за стол. И вспомни все, что связывало тебя с покойной Ледневой. Все расскажи. Всех общих знакомых, все общие дела вспомни. Вставай и шевели мозгами. Только знай: забудешь что или соврешь – и ты уже петух в зоне.
Мельников отошел от двери.
– Крепко вспоминай, – сказал он.
Глава двенадцатая
С киностудии Леднев вернулся немного раздраженным. Неслышно закрыв за собой дверь, он переобулся, повертел в руках связку ключей и положил их на полочку. Только что он просмотрел готовые кинопробы Нади Пантелеевой, остался ими доволен. Для человека, делающего в кино первые шаги, не имеющего сценической школы, просто гениально. Она уверенно держится перед камерой, с каким-то внутренним вызовом. Там, где у других отнимается язык, движения становятся неровными, механическими, как у роботов, она шпарит без остановки, импровизирует, если забывает текст, будто её каждый день снимают на пленку. Правда, эти её ужимки… Делает губы бантиком, отводит в сторону мизинец, беря в руку чашку. И где только она все это нацепляла?
Пантелеевой ассистировал давно вышедший в тираж актер Константин Николаевич Самаруков, подрабатывающий на студии всякой мелочевкой, какая под руку подвернется. В сцене с Пантелеевой, моментально заучившей свои реплики из сценария, он сидел на диване и то и дело пялился на переносную школьную доску, где мелом нацарапали его слова. Старый дуралей испортил уйму пленки, пока не отбарабанил все, что от него требовалось. «Если плохо видишь, очки надевай что ли», – говорил Самарукову Леднев. «Для такой роли очки не подходят», – отвечал Самаруков и продолжал смотреть на исписанную мелом доску выпуклыми конскими глазами. «Это проба, – говорил Леднев, стараясь оставаться спокойным. – Чтобы получить эту роль помолодей лет на тридцать».
64 
