Особенно,... 
145 
– Я знаю этого человека, он скоро нарисуется, очень скоро, – пообещал Островский. – Этот гад хочет увидеть меня. Просто мечтает. И тогда… Я предвкушаю большой удовольствие. Перед тем, как эту суку упакуют в мешок для трупов, он поймет, что такое настоящая боль.
Отпустив Черных, Островский разобрал диван. Разделся, потушил свет, долго смотрел в темный потолок. На потолке плясали отблески неоновой рекламы. Островский поднялся с дивана, опустил жалюзи, в кабинете стало темно, как в могиле. Он снова лег, долго ворочался, поглядывая на светящийся циферблат настенных часов. В половине первого ночи понял, что не заснет.
Островский поднялся, натянул майку, поставил на журнальный столик шахматную доску и вызвал Черных. Начальник службы безопасности ещё не спал, но собирался отойти ко сну. Он доложил, что приказ шефа выполнен. На его квартире дежурят…
– Ладно, – махнул рукой Островский. – Садись, Витька. Играешь белыми или черными?
Черных погладил ладонью бритую налысо голову, выбрал белые. И быстро проиграл партию. Победа не вдохновила Островского, Черных далеко не самый сильный партнер. Прикурив сигару, Островский развалился в кресле, глотнул из чашки холодного чая.
– Вообще-то говоря, этот псих, который начал охоту за моими друзьями и мной, не совсем псих, – сказал он. – Точнее, он вообще не псих. Когда-то мы были друзьями. Настоящими друзьями. В свое время мы разошлись с ним во взглядах на бизнес. Попросту говоря, поругались. Витька, у тебя были настоящие друзья?
Черных задумался так глубоко, что лоб пошел морщинами.
– Да, конечно, – ответил он. – У меня был друг, с котором мы несколько лет назад познакомились на отдыхе в Сочи. Позже наше знакомство переродилось в дружбу. В настоящую мужскую дружбу. Я сблизился с его семьей. Какое-то время я трахал его жену. И дочку тоже трахал. Молоденькая такая, симпатичная девочка. А он трахал кого-то на стороне.
Островский почесал подбородок, он был озадачен столь вольным толкованием понятия «дружба».
– Короче, дружба была вот такая, – Черных погрозил неизвестно кому тяжелым налитым кулаком. – Крепкая, как морской канат. Но потом мы тоже немного поссорились. Тоже не сошлись во взглядах. Опять из-за женщин.
Островский горько вздохнул.
– Я, собственно, не о твоем блядстве спрашивал. Спрашивал о дружбе.
– О дружбе? – не понял Черных.
– Ладно, Витек, ступай, – махнул рукой Островский.
Да, Черных совсем оскотинился, он безнадежен в своей моральной тупости. Трахать чужую жену и чужого ребенка в его представлении значит дружить семьями. Островский, отпустив начальника службы безопасности, снова погасил свет, лег и, обхватив ладонями голову, долго лежал на спине. Сна не было.
* * *
Климов сидел за столом и ладонью перекатывал с места на место гранату Ф-1 без взрывателя. Катал гранату так, будто это был апельсин или яблоко.
За окнами дачной веранды наливалось всеми цветами жизни молодое прекрасное утро. Но Климову было не до лирики. Он думал о том, как встретиться с Островским. Однако ни один мало-мальски остроумный вариант не приходил в голову. Островский окружен бойцами своей охраны. Весь день напролет торчит в офисе, почти никуда не выходит. В магазинах, театрах и питейных заведениях не бывает. Поздним вечером отправляется домой в сопровождении все тех же вооруженных громил.
Встреча в подъезде, перед входом в офис, в театре, на улице сами собой отпадают. Прицельный выстрел с близкого расстояния, выстрел в упор – полностью исключены. Такой возможности у Климова не будет. Что остается? Климов крутанул гранату. Она закружилась, как волчок. Так что же остается?
Урманцев, уже сбегал в магазин, купил в дорогу кое-что по мелочи. Он вышел на веранду из комнаты, поставил на стул собранную сумку. Снова ушел в комнату, на этот раз вернулся с поллитровкой. Сел к столу, сковырнул пробку, плеснул водку в стаканы.
– Ну, за помин души Цыганкова, – предложил Урманцев.
– Дай чего-нибудь подавиться, – попросил Климов.
– А я думал, ты гранатой закусишь.
Урманцев отошел к холодильнику, поставил на стол блюдце с жухлыми солеными огурцами и увядшими ломтиками колбасы.
Помянули Цыганкова, махнули ещё по сто за то, чтобы Урманцев добрался до Рязани без происшествий. Остальную водку допили молча, просто потому, что посуда любит чистоту. Урманцев застегнул «молнию» сумки. Он чувствовал что-то вроде вины, чувствовал, что какие-то слова, очень важные, так и остались не сказанными.
145 
