Особенно,... 
2 
Солнце уже давно село за бараки ремонтных мастерских, жара спала, и от землянок мотористов на стоянку стал наползать вечер. Издалека ветер донес хрипловатый патефонный голос, который пел: «Мадам, уже падают листья, и осень в прозрачном бреду…» Порывы теплого ветра стихали, и голос пропадал. Кузмичов медленно брел по стоянке первой эскадрильи. Ни о чем не думая, ничего не понимая, шел, шел и шел… Его словно выскребли всего изнутри, и не мог он ни думать, ни страдать, ни отчаиваться. А если он сейчас и движется, то по привычке, по инерции… Ну, как курица с отрезанной головой, что ли… «Я гибну в любовном огне… Когда же вы скажете…» «Целую неделю из землянки в землянку, из барака в барак таскают…» - подумал Кузмичов про пластинку и вдруг понял, что он идет к месту стоянки своей машины. Выстроились зачехленные самолеты. Вот сто двенадцатый, сто тринадцатый, сто четырнадцатый… Сомкнутым строем стояли бомбардировщики. И вдруг разрыв. Одной машины нет. А дальше опять плотно, крыло в крыло; сто шестнадцатый, сто семнадцатый, сто восемнадцатый… Остановился Кузмичов, опустил руки. И кажется ему, что стоит на своем месте сто пятнадцатый и кто-то ему из кабины рукой машет. Улыбнулся Кузмичов, хотел было тоже рукой махнуть, и… вот уже нет самолета - валяются на пустой стоянке тормозные колодки, струбцины от элеронов и рулей глубины, чехлы моторные. И тут словно прорвало, схватился за голову, упал на землю… «И, взглядом играя усталым, шепнула она, как в бреду…» - донес ветер, но Кузмичов уже ничего не слышал.
Настоящих стариков в полку было трое: авиационный механик старшина Кузмичов, младший сержант Коцуба - кладовщик склада ГСМ и писарь штаба ефрейтор Марголин. Всем троим было далеко за сорок, и в полку, где средний возраст личного состава колебался между двадцатью и двадцатью четырьмя годами, Марголин, Кузмичов и Коцуба выглядели ожившими мамонтами. Некоторое время они даже жили вместе. Правда, недолго. Первым покинул землянку Кузмичов. В один прекрасный день ему стало невыносимо тоскливо с интеллигентным, предупредительным Марголиным и трусоватым, бесцветным Коцубой. Кузмичов переселился к молодым механикам первой эскадрильи. Следом за ним ушел жить в штабной барак Марголин. Коцуба неделю проторчал в землянке один, а потом собрал манатки и перебрался на склад ГСМ к двум своим помощникам - семнадцатилетнему солдату Рябинину и вольнонаемной кладовщице Дуське. Дней пять землянка пустовала, затем в полк пришло пополнение стрелков-радистов, и с этого дня она стала обитаемой и куда более веселой, чем тогда, когда в ней жили Марголин, Кузмичов и Коцуба.
…Кузмичов всегда был авиамехаником. Он стал механиком еще в XII истребительном отряде двора Его Императорского Величества в девятьсот шестнадцатом году. Ни детей, ни жены у Кузмичова не было. От одиночества он не страдал, потому что вокруг всегда были люди. Авиация - штука коллективная, и заниматься самокопанием и сосредоточиваться на самом себе не было ни времени, ни охоты. Как-то уж так получалось, что каждый летчик, за машиной которого был закреплен Кузмичов, попадал вместе с самолетом в сферу кузмичовских забот, и недостатка в проявлении родственных чувств Кузмичов не испытывал. Он никогда не играл в этакого «дядьку-опекуна» из пожилых авиамехаников, которые разговаривали со своими пилотами иронично и наставительно. Году в тридцать девятом или сороковом он посмотрел кинокартину, где был такой авиамеханик, и потом неделю чертыхался. В картине все вроде было как в жизни и все вроде бы не так. Войну сорок первого года он начал в том полку, где служил и сейчас. Только тогда полк был укомплектован на «пешками», а СБ - скоростными бомбардировщиками, которые хороши были еще в финскую кампанию. Скоростенка у этих скоростных была маловата - еле-еле триста двадцать, но летать было не на чем, а старики СБ честно несли свою нелегкую службу. К концу первого года войны СБ почти все погибли, и однажды десять экипажей полка были сняты с фронта и отправлены срочно в командировку - получать новые машины прямо с завода. Командир второго отряда Дорогин (он тогда еще был командиром отряда) вместо стрелка-радиста взял своего механика Кузмичова. В часть они возвращались собственным летом. Они прилетели на невиданных тогда действительно скоростных пикирующих бомбардировщиках конструктора Петлякова. Самолеты имели хищный вид, назывались Пе-2 и были окрещены «пешками». Вскоре весь полк стал летать на «пешках». Время от времени машины не возвращались на аэродром, и тогда с завода приходили в полк новые, модернизированные «пешки», а военно-авиационные школы и училища присылали молоденьких франтоватых младших лейтенантов с фанерными чемоданами. Весной сорок третьего года командир второй эскадрильи Дорогин (он тогда уже был командиром эскадрильи) вызвал к себе Кузмичова и сказал: - К-ккузмич, подпиши акт приемки новых машин… Кузмичов подписал. - Х-ххорошие машины? - спросил Дорогин. - Ничего, - равнодушно ответил Кузмичов. - Что-нибудь н-нновое есть? - Движки теперь не ВК-105, а ВК-107 ПФ… - Эт-тто что за ПФ? - удивился Дорогин. - Пушечно-форсированный, - объяснил Кузмичов. - С непосредственным впрыском… - Это хорошо или п-пплохо? - Вам хорошо, мне плохо, - ответил Кузмичов и попросил разрешения закурить. - Кури, Кузмич, - сказал Дорогин. - Я тебя не п-ппонял… Кузмичов закурил. - Чего ж тут не понять, - сказал Кузмичов. - Летать хорошо, чинить плохо… - Ясно, - усмехнулся Дорогин. - Грех тебе, Кузмич, жаловаться. Ч-ччинить приходится редко - хороним чаще. - И хороним редко… - Т-ттоже верно. Б-ббортовые номера проставили? - Проставили. - Какие? - Сто четырнадцатый, сто пятнадцатый, сто девятнадцатый… - Кузмичов посмотрел на потолок. - И… все. Больше не успели. - Ладно. Ты, Кузмич, прими сто пятнадцатую. Мы туда совсем мальчишечек сажать будем… Понял? Кузмичов погасил папиросу. - А вы?.. - спросил он. - А я возьму себе Малюгина, - сказал Дорогин. - Боровикова лучше… - Х-ххорошо, Кузмич, я возьму Боровикова. И Кузмичов стал механиком сто пятнадцатой «пешки».
2 
