60 
— Эта клятая койка — моя, — сказала она, нарочно сбиваясь на самый сильный акцент кокни, какой только знала. — Катись отсюда, пока я не помогла тебе свалить.
Глаза испанки расширились. Она выкарабкалась с узкой койки и встала перед Джо. Она оказалась пониже ростом, но тяжелее, мощнее фигурой.
— Предупреждаю, puta[6]. Это моя койка, — она уперла руки в бока и откинула назад свои черные волосы. — Ты мне не нравишься, Ingles[7]. Мне приятно будет проучить тебя.
Джоселин напряглась, ее руки невольно сжались в кулаки.
— Только попробуй.
Испанка впервые поколебалась в своей уверенности. Ее кулаки были сжаты, но глаза нервно шарили по комнате, словно она кого-то искала.
— Прекратите — обе — сию минуту! — воскликнула Долли Уайтхед, становясь между двумя женщинами. — Кончита, отправляйся на ту койку, которую отвели тебе. А ты, Джо, пойди-ка прогуляйся, если сможешь найти место в этой вонючей дыре. Нам придется ладить друг с другом еще шесть недель — а может, и больше. А это не лучшее начало.
Джо была почти готова к тому, что испанка накинется на Долли. Но та, напротив, выглядела огорченной.
— Двигайся, — потребовала Долли, и девушка подобрала свои юбки и взобралась наверх.
Джоселин начала прогуливаться, стремясь выполнить свою сторону сделки.
— Не злись на Читу, — сказала, подойдя к ней, Долли. — У нее испанский норов, понимаешь ли, а в остальном она ничего.
— Я так понимаю, вы с ней подруги?
— В некотором роде и так. Мы с ней закорешились в тюрьме. Привязались друг к другу прямо как мама с дочкой. Она и впрямь одинока, понимаешь.
Мы все одиноки, подумала про себя Джо.
— Она тута за кражу, но на самом деле все дело в ее чертовом характере. Она прикатила в Англию со своей мамашей, но старуха сбежала и бросила ее. Чита прекрасно справлялась, работая горничной, пока не повздорила с хозяйкой.
— Рассказывай, — сказала Джо с мрачным сарказмом, — она, небось, пыталась влезть в постель к хозяину.
Долли рассмеялась.
— Не в этом дело. Похоже, та баба немножко слишком резко обращалась со своими детьми: била их березовыми розгами до крови. А Чита любила этих детей. И накинулась на эту бабу. Сказала, что та бы лучше оставила детей в покое. На следующий день за ней пришли.
— Понятно.
Джо замолчала. Если Чита так любит детей, она не может быть плохой.
Они подошли к самому носу корабля. Через толстые сырые стены трюма было слышно, как волны бьются о корпус судна. Тут они остановились.
— Я послежу, чтобы она на тебя не наскакивала. Это я обещаю. Не боись, она тебе забот не доставит.
Джо вздохнула.
— Вот уж чего бы мне совсем не хотелось, так это забот.
Уходя, Долли улыбнулась. Джоселин заметила следы сифилиса у нее на шее, уходившие под вырез блузки. Джо погуляла еще немного, пробираясь между толпившимися женщинами, размышляя об испанской девушке, которую тоже предали. Это их объединяло.
Вспомнив о Рейне, Джо впала в задумчивость, сердце у нее защемило от знакомой боли. Зачем он это сделал? Почему так решительно отказался от нее? С какой женщиной делит он теперь постель? Вопросам не было конца.
Когда она вернулась на свою койку, втиснутую между шестью другими, она почувствовала себя одинокой и несчастной, а мысли о Рейне по-прежнему омрачали ей сердце и разум. Ее поглотили воспоминания о днях, проведенных вместе с ним. О том, как Рейн в грязной от сажи одежде сажает детей в повозку. О том, как Рейн смеется над какими-то ее словами своим теплым гортанным смехом. О том, как Рейн втаскивает ее по крыше в безопасное место своими невероятно крепкими и неизмеримо нежными руками.
Она вспомнила, каким он был в ту ночь, когда она впервые приняла его в постели. Такой высокий и красивый. Она не забыла ни одной черты его лица, ни одной линии его мускулистого тела. В темноте трюма ей казалось, что стоит только протянуть руку, и она дотронется до него, почувствует, как его мощная грудь прижимает ее к койке, как целуют ее горячие губы.
Она ворочалась, то страдая по нему, то ненавидя, но постоянно тоскуя.
В темноте она нащупала под тонкой хлопчатой ночной рубашкой медальон. Она спрятала его от охранников, засунув в дырочку на подоле своего платья. И теперь носила его под одеждой, и всякий раз, дотрагиваясь до медальона, вспоминала о Рейне. Ей бы следовало выбросить его, понимала она, и освободиться от болезненных воспоминаний, которые он вызывал, но она не могла примириться с к подобной потерей.
60 
