138 
Я проснулась одна, как пеленками, обмотанная простынями, хранившими благоухание секса и тела Гейджа. Плотнее завернувшись в простыни, я лежала какое-то время, наблюдая, как в окно пробиваются первые лучи утреннего света. Эта ночь с Гейджем ободрила меня и придала сил справиться со всем, что пошлет мне день. Всю ночь я проспала возле Гейджа – не прячась, а только обретя убежище. Раньше, чтобы преодолеть невзгоды, мне всегда удавалось находить силы в себе самой, и сейчас для меня стало настоящим открытием, что их источником может стать другой человек.
Поднявшись с постели, я прошла через пустую квартиру в кухню, взяла телефон и позвонила в дом Тревисов.
После второго звонка трубку взяла Каррингтон.
– Алло?
– Малыш, это я. Я ночевала у Гейджа. Прости, что не позвонила тебе, но, когда вспомнила об этом, было уже слишком поздно.
– Да ничего страшного, – ответила сестра. – Тетя Гретхен делала поп-корн, а потом мы с ней и с Черчиллем смотрели дурацкий старый фильм, где много поют и танцуют. В общем, было здорово.
– Ты в школу собираешься?
– Да, водитель отвезет меня на «бентли».
Я сокрушенно покачала головой, услышав, с какой небрежностью она это сказала.
– Ты говоришь как ребенок из Ривер-Оукс.
– Мне нужно доесть завтрак, а то хлопья совсем раскиснут.
– Хорошо. Каррингтон, можешь сделать для меня одну вещь? Передай Черчиллю, что я приеду где-то через час и мне нужно будет с ним поговорить. Это важно.
– А в чем дело?
– Да так, всякие взрослые проблемы. Ну ладно, пока, милая, я тебя люблю.
– Я тебя тоже. Пока!
Черчилль ждал меня у камина в гостиной. Такой близкий и в то же время чужой. Ни с кем из мужчин я не дружила так долго и ни с кем из них не была так близка, как с Черчиллем. И тот факт, что он был для меня почти как отец, отрицать нельзя.
Я его любила.
И теперь он во что бы то ни стало должен был открыть мне свои тайны, или не знаю, что бы я с ним сделала.
– Доброе утро, – приветствовал он, пытливо вглядываясь мне в лицо.
– Доброе. Как самочувствие?
– Неплохо. А ты как?
– Не знаю, – честно призналась я. – Нервничаю, наверное. Немного сержусь, немного сбита с толку.
С Черчиллем не нужно было деликатничать, приступая к какой-нибудь щекотливой теме. Можно было без стеснений выкладывать все сразу. Он неизменно воспринимал мои слова с полным спокойствием. Зная об этой его особенности, мне легче было пересечь комнату и, остановившись прямо перед ним, перейти прямо к делу.
– Вы были знакомы с моей матерью, – без обиняков начала я.
Пылающий в камине огонь хлопал, как знамя, которое полощется на ветру.
Черчилль ответил с поразительным самообладанием:
– Я любил твою мать. – Он дал мне минуту, чтобы я как следует осмыслила его слова, после чего решительным кивком указал на диван: – Либерти, помоги мне перебраться туда. Мне сиденье врезается в ноги.
Мы получили временную отсрочку, занявшись перемещением Черчилля с кресла-каталки на диван. Главным в этом деле была не физическая сила – важно было не потерять равновесие. Взяв оттоманку, я подставила ее под загипсованную ногу и подложила Черчиллю под бок пару подушечек. Когда он устроился поудобнее, я, обхватив себя руками, в ожидании села рядом.
Черчилль между тем извлек из кармана на рубашке тонкий бумажник и, поискав в нем, вытащил и передал мне крошечное черно-белое фото с потрепанными уголками. На фотокарточке была моя мама, очень молодая и красивая, как кинозвезда. А еще там ее рукой было написано: «Дорогому Ч. с любовью, Диана».
– Ее отец – твой дед – когда-то у меня работал, – сказал Черчилль, забирая фотографию и бережно, как священную реликвию, держа ее на ладони. – К тому времени, как я на корпоратйвном пикнике познакомился с Дианой, я уже овдовел. Гейдж только что вышел из пеленок. Ему требовалась мать, а мне жена. Однако с самого начала было ясно, что Диана мне не пара почти во всех отношениях: слишком молодая, слишком привлекательная, слишком темпераментная. Но для меня все это не имело значения. – Черчилль покачал головой, полностью погрузившись в воспоминания. А потом резко проговорил: – Господи, как же я ее любил!
Я смотрела на него во все глаза и не могла поверить, что Черчилль открывает мне окно в мамину жизнь, в ее прошлое, о котором она никогда не заговаривала.
– Я добивался ее и так и этак, бросил к ее ногам все, что имел, – продолжал Черчилль. – Все, что, по моему мнению, может ее прельстить. Сразу же заявил ей, что хочу на ней жениться. На нее давили со всех сторон, в первую очередь ее семья. Труитты принадлежали к среднему классу, и они знали, что, если Диана выйдет за меня, они ни в чем не будут знать отказа. – И не стыдясь добавил: – Я и Диане ясно дал это понять.
138 
