Герцог пошевелился, и Антония стремительно поднялась со стула у раскрытого окна, где она расположилась, чтобы подышать свежим воздухом.
Бесшумно подойдя к кровати, она наклонилась над мужем и спросила тем тихим и нежным голосом, который он привык слышать в последнее время:
— Тебе жарко? Ты хочешь пить, дорогой? Он подумал, что таким тоном женщины обычно разговаривают с больными детьми, и вдруг вспомнил, что ему казалось, будто мать обнимает его и ласково уговаривает побольше отдыхать.
Он был слаб, как младенец, но сегодня в голове у него прояснилось — все наконец встало на свои места, и он вспомнил, кто он такой и что находится в Париже. Пытаясь пошевелиться, он ощутил резкую боль в груди и сразу вспомнил о дуэли. Боль в груди, усталость и слабость были результатами поединка!
Антония осторожно приподняла его на подушках и стала кормить супом.
Суп имел вкус баранины, а может, оленины — он не мог определить точно, — но, несомненно, был очень питательным.
Она подносила к его рту маленькую ложечку и ждала, пока он проглотит эту каплю жидкости.
От женщины исходил аромат цветов, а когда Атол съел почти весь суп, она на мгновение склонилась над ним. И тогда он понял, что мягкое прикосновение, которое он столько раз ощущал на своей щеке, — это прикосновение ее груди.
— Тебе лучше, — уверенно сказала она, и в ее голосе прозвучали радость и облегчение. — Доктор будет доволен твоим состоянием. Он придет завтра утром. А теперь, дорогой, ты должен еще поспать. Отдыхай.
Прохладная ладонь легла ему на лоб, и это было очень приятно.
— Лихорадка прошла, — сказала она. — Вскоре ты совсем поправишься.
Она уложила его удобно, поправив под головой подушку, и тихо отошла к окну.
Была ночь, когда он снова открыл глаза.
Возле кровати горела свеча, занавески были отдернуты, а окна раскрыты. Атолу вдруг захотелось увидеть небо и звезды.
Он лежал, не шевелясь, и смотрел на мерцающий огонек свечи, сознавая, что наконец очнулся.
Антония бесшумно подошла к его постели. Она посмотрела на него и тихонько спросила:
— Атол, ты слышишь меня?
Он был слаб, настолько слаб, что не мог произнести ни слова, и только посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.
Она негромко рассмеялась.
— Ты проснулся, слава Богу! — прошептала она. — И ты понимаешь, о чем я говорю!
Она наклонилась, взяла его за руку и нежно заверила:
— Все хорошо. Ты выздоравливаешь, и тебе нечего опасаться.
Генри Лабушер пришел с визитом в четыре часа пополудни. Он был одет, как показалось Антонии, несколько вульгарно.
Тур ввел его в гостиную, куда вскоре вошла Антония в одном из своих элегантных платьев от Уорта, которое подчеркивало все прелести ее изящной фигуры.
— У вас все хорошо? — спросил журналист, целуя ее руку.
— Да, и очень, я счастлива, — ответила она с улыбкой. — Сегодня мой больной впервые съел кусочек мяса. Он уже сидит в постели и выражает негодование по любому поводу, а это, как сказал мне Тур, верный признак выздоровления. Лэбби рассмеялся.
— Ну что ж, он действительно поправляется, и вы можете о нем не беспокоиться. Наконец-то у вас появится больше времени для меня.
Антония изумленно уставилась на него, но Лабушер, ничуточки не смущаясь, продолжал;
— Вынужден заметить, что никогда еще я не был столь увлечен женщиной, которая совершенно не обращает на меня внимания, требуя лишь совета и информации, дабы обеспечить мужу покой и наилучшим образом ухаживать за ним. Такое со мной случается впервые.
Лэбби говорил все это почтительным тоном, и Антония, поняв шутку, рассмеялась. Потом она сказала серьезно:
— Вы знаете, как я благодарна вам. Вы помогли мне побороть отчаяние и страх, в самые трудные минуты моей жизни вы были мне лучшим другом. Дружба с вами…
— Дружба?! — воскликнул Лэбби. — Но это совсем не то, что я испытываю к вам, и вы это прекрасно знаете! Эта «дружба» погубит мою репутацию покорителя женских сердец!
— Я как раз очень дорожу вашей… дружбой, — подчеркнуто серьезно повторила Антония.
Она уже успела привыкнуть к заверениям Лэбби в его искренней любви, не придавая им ни малейшего значения, и он вынужден был признать, что все его усилия были напрасны.
Он никогда не встречал женщины, которая была бы так предана мужу, который в данный момент не мог, правда, ответить на ее заботу и ласку, однако и прежде, как говорили, не замечал ее женского очарования.