ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

(очень коротенькая), рассказанная Автором, – о том, как мы с Катей ходили в Ленбаххауз на выставку Габриеллы Мюнтер и Василия Кандинского…

Эдик и Нартай были в тот день чем-то заняты, и Катя предложила мне посмотреть эту выставку.

– Я уже была там один раз со своим приятелем, но мы там все время ссорились, и я от злости уже почти ничего не помню, – сказала Катя. – Помню только, что эта Мюнтер – потрясающая тетка!

Мы доехали на метро до Кёнигсплац, протопали совсем немного пешком, и оказались на Луизенштрассе у Ленбаххауза.

– Можно было конечно дождаться халявы. В воскресенье здесь все музеи – бесплатные, – сказала Катя. – Но в воскресенье мы вкалываем и… Постойте здесь. Я возьму билеты.

– Ну, уж дудки! – возразил я. – Ты еще будешь оплачивать мою интеллектуальную программу… Билеты беру я. Дедушка приглашает.

– Ладно, ладно, – рассмеялась Катя. – Чего это вы вдруг раскокетничались? «Дедушка»! Вы что думаете, я не заметила, как вы только что разглядывали вон ту американку? Настоящие дедушки таким живым глазом на баб не смотрят.

– Польщен, спасибо, и закрыли тему, – сказал я. – Как попросить два билета?

– Скажите просто: «Цвай картен, битте».

Я заплатил шестнадцать марок, получил «цвай картен», и мы с Катей пошли смотреть картины Мюнтер и Кандинского.

Катя быстро устала и, виновато глядя на меня, все чаще и чаще присаживалась в тех залах, где были диванчики для отдыха.

– А из-за чего вы ссорились здесь со своим приятелем? – спросил я.

– Пыталась ему доказать, что не Кандинский сделал Мюнтер, а Мюнтер – Кандинского. Сами посмотрите – насколько она сильнее и самостоятельней!..

В отличие от Катиного приятеля, мне совсем не хотелось с ней ссориться. Да и в живописи я разбирался не бог весть как, поэтому решил изменить тему разговора:

– Катя, ты есть хочешь?

Она удивленно вскинула на меня глаза:

– Хочу. А вы?

– Как семеро волков. Так говорит Нартай?

– Генау! – подтвердила Катя. – Точно!

Неподалеку от выставки, в итальянском ресторанчике «У Марио» нам подали по полуметровой пицце с ветчиной, шампиньонами и сыром. Я пил пиво, Катя – минеральную воду.

– В последнее время я стала быстро уставать, – сказала Катя. – И есть постоянно хочется… Но мне одна знакомая тетка сказала, что потом это пройдет. А сейчас, в моем положении – это нормально.

– В каком «положении»? – не понял я.

– В том самом. На четвертом месяце. Или уже пятый?.. Ни фига не помню.

– О, Господи… – только и смог сказать я.

– Все будет хорошо! – ободряюще улыбнулась мне Катя. – Вы знаете, такую огромную пиццу я в жизни не видела. Вообще-то, мы немножко поторопились. Тут рядом есть одна очень приличная забегаловка. Там, наверняка, раза в три дешевле.

– Плюнь, – сказал я. – Расскажи мне лучше, как ты попала сюда, в Мюнхен.

Она задумалась, ковыряя вилкой остывшую пиццу. Потом подняла на меня глаза и спросила:

– А можно я начну почти с конца?..

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,

рассказанная Катей Гуревич, – о том, как она была вынуждена уйти от мамы, а потом поссорилась с папой. Но, помирившись с ним, покинула и его…

… И тут он мне как дал по физиономии!.. Я кувыркнулась и чуть на заднице в коридор не выехала! Вот это да!.. Откуда у него и силы-то взялись?! Такой худенький, пугливый, интеллигентный…

– Дурак!!! – завопила я от неожиданности и боли. Первый раз в жизни я крикнула ему – «дурак». Но я ничего не могла с собой поделать – в левом ухе звон, как с колокольни, щека огнем горит, обидно до смерти!..

– Правильно!.. Правильно, папочка! Бей своих, чтоб чужие боялись, да?! – ору я ему, а сама вижу, что на глазах у него слезы, руки трясутся, и он вот-вот рухнет передо мной на колени и начнет меня облизывать и просить прощения.

  17