4 
— Баубранк! Вы имеете в виду человека, который владеет постоялым двором и поставляет лошадей для почтовых карет и других экипажей в Ньюмаркете?
— Да, ваше сиятельство, я так и думала, что вы слышали о нем.
— И вы говорите, он жестоко обращается со своими животными? Но это же невыгодно для него.
— Он не только бесчувственный, но и много пьет, милорд.
И снова Кледра подумала, что ее слова не произвели никакого впечатления на графа.
— Пожалуйста… пожалуйста, поверьте мне, — взмолилась она. — Дядя Уолтер продает Звездного этому человеку, просто чтобы причинить мне боль. Он знает, что, если я буду думать, что Звездный… так страдает, я захочу умереть.
— С чего бы вашему дяде желать, чтобы вы были несчастливы? — удивился граф.
— Потому что он ненавидит меня, так же, как ненавидел моего отца.
— Вы хотите сказать, что ваш отец умер?
— Да, он скончался четыре месяца назад. Он и мама погибли при несчастном случае. Мне пришлось поселиться у дяди, так как больше некуда было идти.
Граф молчал, и через мгновение девушка заговорила снова:
— У папы не было денег… Одни долги. Но Звездный принадлежит мне. Он был зарегистрирован на мое имя, и поэтому дядя Уолтер не смог заявить на него права. Сейчас он говорит, что лошадь следует продать, чтобы оплатить мое проживание в его доме. А так как он мой опекун, я не могу противиться его воле.
— Поэтому вы хотите, чтобы я купил вашего жеребца раньше, чем он попадет в руки этого Баубранка.
— Да, милорд.
— И передал вам деньги, полагаю?
— О нет, это как раз то, о чем я еще хотела попросить вас. Когда приехал дядя Уолтер и забрал меня из дома, где я жила с мамой и папой в Эссексе, он отказался назначить пенсию старой служанке, которая заботилась обо мне с самого детства, и конюху, который ухаживал за папиными лошадьми и который был почти членом семьи для нас. Он оставил их без единого пенни, милорд, — с надрывом проговорила девушка, — кроме тех крох, которые я смогла им дать, продав мамины драгоценности втайне от дяди Уолтера.
Граф внимательно посмотрел на Кледру, будто не мог поверить в то, что она говорила.
Но тот же инстинкт, на который он полагался, оценивая лошадей, подсказывал ему сейчас, что все в рассказе девушки — правда.
И он видел, как она напряжена, как страстно хочет убедить его сделать то, о чем она просит.
— Это, безусловно, очень странная просьба, мисс Мелфорд, — медленно заговорил граф. — А почему, несмотря на то, что мы никогда раньше не встречались, вы решили обратиться ко мне, а не к друзьям своего отца?
— Все папины друзья в Эссексе, а я только вчера случайно подслушала разговор, из которого поняла, что дядя Уолтер собирается сделать. — Кледра глубоко вздохнула, будто стараясь превозмочь боль. — Когда я заговорила с ним, он сказал мне, что Звездный недостаточно хорош, чтобы его выставили на торги вместе с остальными лошадьми. Но я-то знаю, что на самом деле он просто хочет причинить боль мне, потому что я дочь своего отца.
— Согласитесь, это очень странная причина, — заметил граф.
— Папа всегда был таким, каким никогда не был дядя Уолтер! — воскликнула Кледра. — Он был настоящий спортсмен, добрый, благородный и всегда готовый помочь другим людям. Он служил в армии, пока у него хватало средств для этого, а потом они с мамой переехали в деревню. Но и там все, кто встречался с папой, любили его, и это злило дядю Уолтера.
Кледра замолчала, и граф увидел, что, заговорив о недавно погибшем отце, она отчаянно борется со слезами, которые наворачиваются ей на глаза и которым она старается не дать пролиться.
— Кроме того, — продолжала она, — папу и маму приглашали в гости многие люди, которые никогда не послали бы приглашения дяде Уолтеру, потому что он не нравился им. Родители бывали на балах, на домашних обедах, на приемах по случаю скачек. А один папин друг рекомендовал его в члены Уайт-клуба, потому что папа был очень интересным собеседником.
Граф подумал, что уж это-то точно было словно нож в сердце сэра Уолтера, которого не принимали в этот самый аристократический клуб в Сент-Джеймсе.
После всего, что говорилось за обедом, Пойнтон был готов поверить в историю Кледры. Хотя допускал, что она, как все женщины, преувеличивает.
Но она казалась такой юной, жалкой и одинокой в этом враждебном мире, в котором единственный родной по крови человек не любил ее.
Помолчав немного, граф медленно проговорил:
4 
