14 
Эмма закрыла дверцу клетки и обернулась к брату:
– Уильям, тебе пора возвращаться домой.
– Можно, я останусь с Клео? - молящим голоском произнес Уильям, не сводя жалобных глаз с шимпанзе.
– Ты же знаешь правило: без меня никаких посещений животных. Мы навестим ее позднее, ближе к вечеру.
– Ладно, Эмма.
Когда мальчик ушел, Эмма обернулась к Николаю. Он был в черных бриджах для верховой езды и белой рубашке, оттенявшей его смуглую кожу и золотистые волосы, которые сегодня выглядели скорее каштановыми. От легкой испарины его кожа поблескивала, словно он был статуей, отлитой из драгоценного металла. Густые ресницы, окаймлявшие его желтые глаза, сверкали, как нити света.
Впервые с того момента, как Адам отрекся от нее, Эмма ощутила, что в глубине души пробуждается какое-то иное чувство, кроме гнева и горечи, - странная смесь волнения, растерянности и возбуждения. Осознав внезапно, что уставилась на него пристальным взглядом, она отвернулась и стала качать ручку насоса, пока не потекла ровная струя воды.
Николай шагнул вперед и взялся за ручку насоса:
– Позволь тебе помочь.
– Нет, - поспешно проговорила она, локтем отталкивая его. - Я справлюсь сама.
Николай пожал плечами и отступил назад, внимательно наблюдая, как она наполняет поилку. Мускулы Эммы напряженно ходили под мокрой от пота рубашкой. Узкие, облегающие брюки четко обрисовывали стройные ноги, бедра и ягодицы. На миг ему вспомнилось, как выглядела она на балу: легкое белое платье, туго зачесанные волосы. Он предпочитал видеть ее такой, как сегодня: сильной, ловкой, раскрасневшейся от работы. Она была необыкновенной… необычной! Никогда не приходилось ему встречать аристократки, которая бы работала физически, словно крестьянка. Почему она взялась сама ухаживать за животными, вместо того чтобы приказать это слугам?
– Не часто представляется мне возможность видеть женщину в брюках, - сказал он. - По правде говоря, это происходит впервые.
Эмма резко выпрямилась и бросила на него настороженный взгляд.
– Вы шокированы?
– Чтобы шокировать меня, понадобится нечто большее. - Он окинул ее восхищенным взглядом. - Ты напомнила мне строку Тютчева:
- Люблю, когда лицо прекрасной Зефир лобзаньем пламенит…
Очевидно решив, что он насмехается над ней, Эмма яростно сверкнула глазами и отвернулась к поилке.
– Я не люблю стихов.
– Что же ты тогда читаешь?
– Ветеринарные журналы и газеты. - Она с усилием подняла тяжелое ведро.
Николай машинально попытался ей помочь:
– Разреши…
– Я привыкла, - угрюмо буркнула она. - Отпустите.
Николай с усмешкой поднял руки, как бы сдаваясь:
– Ради Бога.
Эмма насупила густые рыжеватые брови и показала на стоящее рядом второе ведро:
– Если хотите помочь, берите это.
Николай подчинился и несколькими ловкими движениями закатал рукава. Ведро больше чем наполовину было наполнено свежими мясными обрезками. Их было, наверное, фунтов двенадцать. В нос ему ударил запах крови, и он помедлил, перед тем как поднять ведро.
– Брезгуете? - язвительно осведомилась Эмма. - Такая работа вам претит? Ниже вашего достоинства?
Николай ничего не ответил, хотя она была права. У него никогда в жизни не возникало необходимости или потребности заниматься подобным трудом. Физическую нагрузку мужчинам его круга доставляли верховая езда, охота, фехтование и кулачные бои.
Когда он наконец подхватил ведро и поднял его, запах крови усилился. Густой, сладковатый… Он замер, пальцы словно окостенели. Воспоминания нахлынули, захлестнули мозг. Мучительные, мрачные картины!… Он боролся с ними, пытаясь прогнать прочь, но они затопили его алым приливом.
***
Кровь сочится, течет по груди. Спину жжет от ударов плетей, грубая веревка впилась в запястья, пропахав глубокую борозду до мяса. Царский дознаватель Львов легкими перстами коснулся его лица, не давая каплям едкого соленого пота попасть в глаза. Хоть и славился Львов изощренностью в пытках, но, кажется, не получал от этого удовольствия.
– Может, хватит? - тихо спросил он, - Может, теперь признаетесь, ваша светлость?
– Я ничего не сделал, - прохрипел Николай.
Это было ложью, и они оба прекрасно это понимали.
Он был убийцей. Он убил Савелия Щуровского, царского любимца и советчика. Однако, поскольку доказать это не удавалось, его обвинили в измене. Дни были бурными: реакционеры и реформаторы шли стенка на стенку, царю грозила опасность со всех сторон. Не требовалось никаких улик или доказательств для того, чтобы заключить человека в тюрьму на неопределенное время, достаточно было лишь подозрения.
14 
