101 
— Два месяца! — Этот возглас отражал только сотую долю той муки, которая рвала мне сердце. — О Филипп! Я не вынесу этого. Я не смогу прожить без тебя эти два месяца. Возьми меня с собой.
— Если бы это было возможно, — проговорил он. Он попытался обнять меня, но я оттолкнула его:
— Не дотрагивайся до меня! — закричала я. — Мне неприятно. У меня уже такое чувство, будто мы расстались. Я растеряна, мне одиноко, я боюсь!
— Надя, дорогая, — попросил он, — не надо. Ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете. Если ты хочешь, чтобы я бросил свою работу, я завтра же так и сделаю. Я уже не раз предлагал тебе это, но ты каждый раз запрещала.
— Если я позволю тебе так поступить, — сказала я, — ты будешь несчастлив. Тебе нечего будет делать.
— У меня останешься ты, — промолвил он. На моем лице появилась горькая улыбка.
— И тебе этого будет достаточно ? — спросила я. — Неужели какая-то женщина может стать пределом стремлений потомка Чедлеев?
— Не надо, любимая, не будь жестокой, — взмолился он. — Я не верю, что ты считаешь, будто я хочу уехать от тебя.
— Я думаю о себе, — отрезала я. — Ну как я могу оставаться в Лондоне, когда рядом нет тебя? Как я могу выступать, когда мое сердце разрывается, когда я чувствую себя такой несчастной и одинокой?
— Надя, Надя, — просил он. — Ты усложняешь все тем, что так воспринимаешь мое назначение.
— Я покончу с собой, — прошептала я. — Я не смогу жить без тебя.
Он грубо схватил меня за плечи и развернул к себе.
— Ты не должна так говорить! Никогда, слышишь, никогда не произноси этого, даже когда вздумаешь поддразнить меня. Если хочешь, я останусь, и ты прекрасно знаешь об этом.
Я подглядывала за ним из-под полуприкрытых век.
— Ты делаешь мне больно, — сказала я совсем другим тоном.
Я ощутила, как во мне поднялось совершенно новое чувство восторга, какого-то неизведанного счастья. До какого самозабвения, как безумно он любит меня — мой мужчина, который значит все для меня! Но женская интуиция подсказывала мне: «Нельзя допустить, чтобы он слишком часто поступал по-своему».
Он поедет, конечно же он должен участвовать в той комиссии, это крайне важно для его карьеры, это назначение поможет ему подняться до тех высот, которые отвечают моим замыслам. Но прежде он должен немного пострадать, так же как буду страдать я, когда он уедет.
Мне было страшно при мысли, что мне предстоят долгие дни без него, что по вечерам, после спектакля, он не будет встречать меня и возить ужинать, что мне придется возвращаться домой одной. Но мне даже в голову не приходило удержать его. Я слишком сильно гордилась им, слишком высоки были мои устремления, связанные с любимым.
Мне страшно хотелось броситься в его объятия, обвить руки вокруг его шеи, почувствовать щекой его любимое лицо, коснуться его губ и вновь ощутить, как мы становимся единым целым. Еще рано! Это единение настанет позже. А сейчас я немного помучаю его, заставлю его прийти в отчаяние и, возможно, испугаться.
— Ты делаешь мне больно, — повторила я, и он наконец разжал руки.
Он отпустил меня. Повернувшись к нему спиной, я направилась к окну.
— Принеси мне письмо, — сказала я. — Дай мне взглянуть, что же там такого важного, из-за чего ты должен покинуть меня.
— Оно в спальне, — ответил он. Филипп двинулся к двери, но прежде чем выйти, он раскрыл мне свои объятия.
— Надя, — взмолился он, — пожалей меня.
— Принеси мне письмо, — потребовала я, и он подчинился.
Как только за ним захлопнулась дверь, я разжала руку и взглянула на крохотную черную пантеру, которую так радостно вручила ему всего несколько минут назад.
— Береги его, — пробормотала я и поцеловала ее. И тут меня осенило. Я спрячу амулет где-нибудь в комнате, а он будет искать его. А когда найдет, получит в награду мои поцелуи.
Я огляделась. Книжные полки — это слишком просто. Надо торопиться, он может войти в любой момент. Между окнами я увидела лепной карниз, выступающий всего на дюйм. Встав на цыпочки, я положила туда амулет. Отлично. Едва я опустила руку, вернулся Филипп. Чтобы отвлечь его внимание, я через окно вышла на узкий карниз. Сев на парапет, я расправила юбку.
— Не сиди там, — резко проговорил Филипп. — Это опасно. Можно поскользнуться и упасть.
— Ну и что? — ответила я, заставив свой голос звучать печально. — Разве это будет иметь какое-то значение? Я больше не нужна тебе. Зачем мне жить, если торговая комиссия оказалась важнее нашей любви?
101 
