22 
Ничего не скажешь, он был прав: девчонки – страшные дуры. Я засмеялась и присоединилась к зрителям-мальчишкам. Меня очень забавляло, что все это побоище разыгралось из-за чести две с половиной минуты подержаться за мою руку.
Но скоро мне стало не так весело. Соперницы уже не просто таскали друг друга за волосы или пинали ногами, драка пошла всерьез. Кто-то получил увесистую затрещину, кого-то ткнули пальцем в глаз, одну из моих любимых подружек чуть не изуродовали в этой свалке – как будто сцепились игроки в регби.
И тогда я, как Иисус Христос, усмирила стихию, воздев руки и возвысив голос.
Десять девчонок тут же прекратили драться и с обожанием уставились на меня. Труднее всего было не засмеяться.
– Забудьте то, что было вчера, – сказала я. – Теперь я, как раньше, буду ходить за руку только с Мари и Розлиной.
Восемь пар глаз бешено засверкали. Поднялся ропот:
– Несправедливо! Вчера ты ходила с Коринной! А теперь должна со мной!
– И со мной!
– И со мной!
– Да не нужны мне ваши руки! Я хочу ходить только с Мари и Розлиной.
Обе любимицы смотрели на меня с ужасом и безмолвно умоляли переменить решение, я поняла, что им это может выйти боком. Остальные девочки снова подняли хай.
– Ну, раз так, – сдалась я, – составим расписание.
Я расчертила большой лист бумаги и расписала очередность пар на несколько месяцев вперед, вписывая в клеточки имена, как мне заблагорассудится:
– Понедельник, двенадцатое число – Патрисия. Вторник, тринадцатое – Розлина. Среда, четырнадцатое…
И так далее. Имена фавориток встречались гораздо чаще других – имела же я право выделить кого хочу. Самое странное, что мой гарем безропотно подчинился, и с тех пор все каждый день сверялись с драгоценным документом. Заглянет иной раз какая-нибудь девочка в расписание и вздохнет:
– Моя очередь в четверг, двадцать второго.
Мальчишки смотрели на них с презрением:
– Ну и тупые эти девчонки!
Я была совершенно с ними согласна. Хоть это поклонение моей персоне мне льстило, но я его не одобряла. Другое дело, если бы меня полюбили за что-нибудь стоящее: за ловкость во владении оружием, за умение делать шпагат или сисон, за снежный шербет или за тонкость чувств.
Но девчонки обожали меня за то, что учителя пышно именовали интеллектом и что я ни в грош не ставила. За то, что я лучшая ученица. Мне было за них стыдно.
И все-таки я замирала от счастья, когда сжимала руку Мари или Розлины. Чем я была для них: игрушкой? частью антуража? развлечением? Или они действительно привязались ко мне? Не знаю. Зато знаю, что значили для меня они. В том, что я получала от них, мне прежде столько раз отказывали, что я хорошо знала этому цену.
Их чувства были плодом ненавистной мне системы, действовавшей во французском лицее: на плохих учеников здесь показывали пальцем, а зубрил ставили в пример. Я выбирала тех, кем восхищалась: девочек с красивыми глазами, заставляющими забыть обо всем на свете, и маленькими руками, способными увести в таинственные дали, тех, от кого можно потерять голову; для них же главным оказался мой успех.
Почти та же картина была дома. Я любила настоящей любовью мою немыслимо красивую маму, она меня, конечно, тоже любила, но я чувствовала, что это была не та любовь. Мама гордилась этим моим дурацким интеллектом, хвалила меня за так называемые достижения, но какое отношение все это имело ко мне самой? По-моему, никакого. Я – это то, о чем я мечтала, те романтические планы, которые строила бессонными ночами, когда меня мучила астма, и в которых я пыталась спастись от удушья. Школьный дневник никак не удостоверял мою личность.
Я любила дивную Инге, она меня, конечно, тоже, но опять-таки – меня ли? Ей нравилась смешная девчонка, которая писала ей стихи и изливала свои пламенные чувства. Много ли было от меня настоящей в этих бурных излияниях? Вряд ли.
Я любила мою прекрасную Жюльетту, и она – о чудо! – любила меня так же, не за какие-то заслуги, а за то, что я есть, и такой, какая есть; она спала рядом со мной и любила меня, когда я кашляла по ночам, – есть, есть все-таки на земле место для настоящей любви.
С мужчинами все было гораздо проще. Любовь к ним и их любовь ко мне была простой данностью. Я любила отца, и он любил меня. Никаких сложностей я тут не находила, да, по правде говоря, и не искала. Просто не думала об этом.
22 
