Особенно,... 
32 
– Успело.
– Дурость какая-то!
– Мне срочно нужно в Москву! Понимаешь?
– Нет, не понимаю. Понимаю, что только сидели за столом – и всё было нормально… А потом ты будишь меня посреди ночи…
– Уже рассвет.
– Ты можешь толком объяснить, что случилось? – в его тоне уже искрятся первые нотки раздражения.
– Пап! Клянусь, я всё объясню… потом. Ладно?
– Нет. Не ладно! – нотки на глазах сливаются в колокольчики раздражения, грозя перерасти в наковальню злости.
– Просто будь мне сейчас другом. Настоящим. Который может не знать, не понимать, но доверяет. Который боится – но верит. Обижается – но прощает. Который поможет в нужный момент не для того, чтобы поставить галочку, а согласен ждать вечность, чтобы просто узнать, что у тебя всё в порядке… Не знаю, что ещё сказать. Я должна быть в Москве сейчас, так или иначе. И я там буду. Ты можешь помочь мне, но не помешать. Разве что свяжешь по рукам и ногам. Правда, придётся ещё и кляп воткнуть. Потому что я буду кричать…
– Дикость какая-то! Я ещё раз спрашиваю, ты можешь объяснить, что случилось?
– Сейчас нет. Это только всё осложнит.
– Ну, нет – значит, нет!
– Нет?! Значит, то, что я только что говорила, для тебя ничего не стоит? Ты не можешь быть мне даже другом?
– Я твой отец!
– И что это значит, по-твоему? Делайте что хотите, только меня не трогайте? А тут матери нет, и вся ответственность на тебе?
– Да она меня убьёт!
– Это всё, что тебя волнует? А я думала, быть отцом – это не только уметь принимать решения, но и принимать их. Единолично, властно. Может, и ошибаться. Но уж точно никогда не бояться. Время рассудит… Да уж… Но оно судит только сильных.
– Всё, хватит. Это слишком, – он вдруг смягчается. Ага, меняет тактику. – Так радовалась, что получилось поехать… И мать осталась… Я думал…
– Ты не будешь меня связывать по рукам и ногам?
– Я надеюсь на твоё здравомыслие, – по тону понятно, что всё безнадежно. – Отпустить тебя одну через полстраны, неизвестно почему и зачем, я не могу. Можешь думать что хочешь. И время действительно рассудит, тут ты права. И я знаю как.
– Ты не знаешь.
Вернувшись в свою комнату, я сильно хлопаю дверью. Не потому, что зла. А потому что он ждёт, что я буду зла. Значит, всё как обычно. Так он будет думать. Покараулит, конечно, часок. Для порядка и совести. Но ничто так охотно не заполняет предрассветные часы, как
сон
… – Хиппуешь?
– Сублимирую.
– Чего?..
– Подбросите?
– А тебе куда?
– В Москву.
– Эка дала!
– Беда у меня дома. Срочно надо вернуться.
– А-а… Ну ладно, садись. Я до Симферополя. Всё ближе. Что стряслось-то?
– Человек при смерти.
– Родня?
– Да.
– Понятно. Бывает. У меня, вон, тоже в позапрошлом годе, тёща… Золото, а не тёща! С Питера возвращалась – сестра у неё там, – так представляешь…
Представляю, представляю, представляю…
Я и не голосовала. Зелёный запылённый «Зилок», охнув и взвыв тормозами, остановился на обочине чуть впереди. К этому моменту я успела отойти от посёлка километра на два. «Пик Ленина» уже остался за спиной.
– …ты не горюй. В город приедем, позвоню. Сват в Москву собирался за запчастями. Может, ещё не уехали. Попрошу – захватят с собой. Билеты щас хрен достанешь, а они на машине. В смысле, с Нинкой. Ох уж она у него язва. Всю плешь проела с этой вашей Москвой. Хочу, говорит, не могу. Но ясно ж – одного пущать боится! Что ж… Правильно делает, с одной стороны, с такой язвой хошь не хошь, а при случае и запчасти подождут. Эх, жизнь наша бе́кова…
«Зилок» так топорщится в пространство ветхостью своих механизмов и издаваемыми ими звуками, что, кажется, и десяти минут не выдержать. А сколько добираться до Симферополя?..
– Слава, – вдруг ни с того ни с сего представляется мужик.
– Лика.
– Красивое имя… А что значит?
– Не знаю.
– Всё равно красивое…
Что дальше?
Деньги бы нужно экономить. Хотя… было бы что экономить – два рубля с мелочью…
Короткий отрезок серпантина сменяется холмистой местностью. А минут через сорок – спуски и подъёмы остаются далеко позади. Грузовичок идёт ровнее и меньше кряхтит и стонет.
Напряжение от первого броска в неизвестное спадает. Слава что-то рассказывает без конца. То про сестру, что никак не могла забеременеть, пока они всей роднёй не махнули на источник к монастырю, поворот к которому, кстати, проехали минут десять назад, не перепились там на радостях и не попрыгали все в ледяную купель. Все, кроме, собственно, сестры. Месяца не прошло – та на сносях. Чудо, да и только! То про начсклада гэсээм их автопарка, с портретом Сталина метр на два, руки неизвестного мазилы, в каптёрке. То про жену, с которой ему повезло. «Всё хозяйство тянет». И чуть ли не сады Семирамиды на десяти сотках взрастила, вперемешку с курями, козами и коровой… Я слушаю вполуха, изредка подыгрывая междометьями и жестами рук, и постепенно погружаюсь в монотонное течение пейзажа за приоткрытым пыльным окном грузовичка, уворачиваясь от редких встречных вопросов.
32 
