17 
Поскольку Софья Константиновна почти всегда (день знакомства с начмедом не в счёт) следовала этим нехитрым пунктам (по крайней мере, очень старалась), то и в лицо заместителя главного врача по лечебной работе она смотрела без страха, без иронии, без любопытства, а как Штирлиц на Мюллера (или благородный муж на мир – см. пункт о нейтральном, несчитываемом, выражении лица).
– Заходите, Софья Константиновна! – милостиво разрешил начмед. – Вызывал. Присаживайтесь, – он переложил стопку важных бумаг справа налево. – Тут вот какое дело...
В этот момент зазвонил телефон, и Софья Константиновна всё с таким же выражением лица прослушала крики Павла Петровича на заведующую женской консультацией, входящей в состав родильного объединения.
– Никто работать не хочет! – швырнув трубку на место, громко пожаловался начмед Соне. Последняя вместо ответа добавила к вышеописанному выражению лица полуулыбку из пункта 4 вышеприведённой инструкции.
– Ну и вот, значит, Софья Константиновна... – Соня продемонстрировала обращение в слух и внимание, но без ёрнических перегибов.
– Да, – утвердительно кивнул начмед книжному шкафу. – Да! – акцентировал он в окно. – Значит, так, Софья Константиновна!
Софья успела перелопатить весь предыдущий месяц на предмет осложнений, дефектуры и прочих лечебно-профилактических перипетий, а также возможные административные нарушения, кои она могла совершить на посту старшего ординатора с положенными ему по штатному расписанию двумя ночными дежурствами в месяц. Нет. Ничего. Ничего такого, что осталось бы безнаказанным, а дважды за одно и то же не осуждают нигде, кроме как в народной молве. Там это дело без ограничений процветает во все и на все времена...
– Вот, значит. Пишите! – Романец многозначительно пододвинул к Софье листок формата А4.
«Увольняет? За что?!!» – испуганно пронеслось у Сони где-то в районе фронтальной пазухи. Даже самые дрессированные из нас испытывают порой приступы немотивированного ужаса. И чем безгрешнее мы, тем непонятнее, а значит – первобытнее, необъяснимее – подобного рода страх. Хотя всё тот же благородный муж не печалится и не испытывает страх. Если, взглянув на свои поступки, видишь, что стыдиться нечего, то отчего же ещё можно печалиться и испытывать страх? Но поскольку Софья Константиновна не была Конфуцием (а может быть, потому что была не благородным мужем, а молодой женой), то некоторые опасения её всё же терзали.
– Пишите! – сказал Романец. – Главному врачу родильного дома от старшего ординатора... С фамилиями и порядковыми номерами, разумеется. Как писать «шапки», вы, слава богу, знаете. Что я вам тут, диктанты подвизался начитывать?! – Павел Петрович нервически хлопнул пухлой ручкой по столу.
Соня мужественно настрочила «шапку» и даже без лишних понуканий вывела посередине белого листа фатальное слово «заявление».
– В конце «шапки» ставится точка. А «Заявление» пишется с заглавной! – начмед выхватил листик у старшего ординатора из-под рук, скомкал и бросил в корзину для бумаг, стоящую у него под столом. – Пишите заново!
Соня исполнила. Молча и беспрекословно (см. Конфуция). Нет уж, чтобы там ни было и какие бы неприятности ни ожидали её после зловещего каллиграфически выведенного слова «Заявление», она не обрадует узурпатора расспросами и виду не подаст, насколько ей сейчас тревожно. Если что – пусть ещё докажет! Уволить человека – это вам не фу-фу! По собственному желанию? Никогда! А должностных нарушений, равно как и нарушений распорядка, за ней не числится. Так что ещё повоюем, чтобы вы такую статью, гражданин Романец, разыскали, по которой старшего ординатора Заруцкую уволить можно! Дуля вам с постным маком, Пал Петрович!
– Написали? Отлично!
Романец встал, заложил ручки за спину и стал смотреть в окно.
Ох, как же ему хотелось завопить этой высокомерной гордячке: «Что молчишь как рыба, а?! Страшно? Что вопросов не задаёшь?! Я, конечно, знаю, что ты меня презираешь и ни в грош не ставишь, а зря! Я ещё ого-го! Во всех смыслах, тля малолетняя!» Но он всё-таки был сейчас заместителем главного врача по лечебной работе. Хотя разбить у этой Соньки на голове горшок с фикусом было бы неплохо. Ох, неплохо! Её бы госпитализировали в нейрохирургию. В коме, скажем. А он бы носил ей фрукты и целовал бы пальчики, ах, как она ему нравилась, эта паскудная девка... С первого дня её интернатуры! Зачем ей в коме фрукты? Очень умно для начмеда. Что, начмед вам не человек, да? Не мужчина? Не заслуживает, не достоин, не-не-не? Много вы понимаете, дряни! Ну а без её комы он скорее помрёт, чем будет целовать ей пальчики. Но если треснуть её фикусом по голове до комы, то, пожалуй, посадят. Так что... Да. Во всём виноваты главный врач и не вовремя психанувший пенсионер Пётр, мать его, Валентинович. И, конечно же, неведомый министерский мажор! А отдуваться за всех перед этой молодой, красивой, недоступной, чужой, увы, девкой – ему. Павлу Петровичу. А ведь он намекал ей, что будь она поласковее... Так она лупила на него свои глазищи и немедленно отходила в сторонку. На любом дне рождения, на праздновании юбилея родильного дома, на-на-на! Тварь! Ещё и по морде публично отвесила, когда намёк стал чересчур... тяжеловесным. Так! Он тут начмед, а не гормонально-неустойчивый юноша. Взять себя в руки! Принять Метафизического Пустырника!
17 
