226 
Куда идти теперь, ему было решительно все равно.
14
— Демонстрация, — мечтательно произнесла Ашхарумова. — В Эгейском море есть темная, туманная область, где торчит из моря скалистый остров Траций. На нем обитают чудовищные существа, порождения людского безумия. Ими всеми управляет Демон, который иногда прилетает к людям и устраивает кровавые оргии. «О, демон с Трация!» — в ужасе кричат обыватели, разбегаясь по своим норам…
Барцев шепотом засмеялся.
Они лежали в комнате Зайки, тесно обнявшись. Засиделись у нее, заночевали, — возвращаться на Крестовский не хотелось: и потому, что лютовали патрули, отчего-то особенно яростные в ночь с субботы на воскресенье (хватали всех без разбору, и поди объясни им, что такое Крестовская коммуна), и потому, что тесная койка в барцевской комнате им надоела, как надоели и беспрерывные вечерние визиты коммунаров. Иногда хотелось удрать от всех — и Барцев с Ашхарумовой все чаще сбегали куда попало, не признаваясь даже друг другу в желании хоть неделю пожить отдельно. Это пахло мещанством, — однако что же поделать. Вдруг Барцев перевернулся на спину и зашелся в припадке совсем уж неудержимого хохота.
— Паша! Пашка же! Да что с тобой такое?!
— А еще, — захлебываясь, пробормотал он, — там живет существо столь страшное, столь жуткое, что полного его имени назвать нельзя… Ее называют по первой букве — госпожа Ка…
Да, это было весело. Отсмеявшись, Ашхарумова уткнулась ему в плечо. Паша был ужасно, ужасно забавен и мил. И ведь она знала это с самого начала — не зря они сразу приметили друг друга во время того первого чтения у Зайки. И Заика была ужасно мила — так радовалась их любви, без тени зависти. Паша все понимал, и ничего не боялся, и ничем, кроме нее, особенно не дорожил, и в стихах его все предметы точно так же ничего не весили; он жонглировал лужами, домами, трамваями, свободно громоздя их друг на друга. То, что Славе казалось гибелью, было, оказывается, жизнью. Она уже все себе придумала и этой версии держалась.
Позавчера она зашла к Казарину — узнать, как и что; лучше было, конечно, не заходить. До поры до времени он соблюдал нейтралитет и вел себя прилично, но потом не выдержал — уж очень она была хороша и знала это; он с самого начала не сомневался, что она ходит сюда красоваться. Какое сочувствие? — если женщина полюбила другого, для нее сочувствия нет. Если бы она сострадала, она бы не ушла. Нет, она пришла к его одру с явной целью нанести последний удар — показать, что она счастлива; не сдержавшись, он наговорил гнусностей сначала о крестовцах (продажность, глумление, заказы из Смольного), а потом понес чушь насчет молодого любовника, который, конечно, сильнее его, старика (самое ужасное, что все это время он отвратительно усмехался, демонстрируя хладнокровие). Надо было вовсе ничего в ней не понять, чтобы заговорить о молодом сильном любовнике: она умела подстраиваться под любого и прекрасно себя чувствовать с каждым, кто ей понравился. Сила… слабость… что знают мужчины вообще о силе или слабости?
— Слушай, — заговорил Барцев после некоторого молчания, как всегда угадав ее мысли. — Ты, конечно, везде будешь на месте… но объясни мне такую вещь. Как ты умудрялась жить там, со стариками? Они не угнетали тебя?
— Что ты, они меня любили. Я была там такая… Белоснежка, если хочешь. Белоснежка и двадцать старых гномов. Они называли меня «наша барышня». Ты не забывай, они очень хорошие старики. У них есть, конечно, свои закидонцы, — она поразительно легко перенимала жаргон крестовцев. — Алексеев, скажем, не любит евреев, а Пемза терпеть не может беспорядка, все время моет руки, а Долгушов ругает баб, от них все зло… но они столько знают! И они рассказывали чудесные вещи — о французской революции, о фольклорных экспедициях, о каких-то удивительных деревнях… Долгушов, например, искал Китеж — очень хорошо рассказывал… Они в самом деле хорошие люди, и Мельников, например, там был бы очень на месте. То, что он вчера рассказывал про «Слово о полку», — это почти как Хмелев говорил, только другими словами.
— Да я знаю. Пока не доходит до политики, все могут разговаривать по-человечески…
— И даже когда доходит. Очень много сходств, только у них — такая старательная академическая тишина, а у вас (она до сих пор не могла приучиться говорить «у нас») очень все лихорадочно, шум, веселье… довольно искусственное, ты знаешь. Хотя у Корабельникова такое веселье — хоть святых выноси. У него, мне кажется, внутри все время зубчатые колеса крутятся и клещи щелкают, оттого и стихи такие… с шестеренками…
226 
