98 
— Мы поймем! — обнадежила Марья Григорьевна.
— Мне кажется, что они сами довольно временные, — медленно сказал Даня, — и к ним не надо слишком подлаживаться уже потому… что совсем скоро их не будет.
— Что же будет? — недовольно спросила Ольга.
— Этого я пока не понимаю, — признался Даня. — Мне кажется, они сами как-то чувствуют свою непрочность…
— Прежде всего давайте определимся, — влез Миша. — Кто такие «они»?
У него была манера в споре вечно уточнять то, что все и так понимали, и тем разбивать предмет дискуссии: иначе спор мог завернуть в опасную сторону, а Миша терпеть не мог думать о серьезном.
— Они… будем так называть всех, кто не мы, — сказал Даня. — Пусть они будут втузовцы, кто хотите. Пусть мы бывшие, я сейчас это отовсюду слышу, и мне это слово даже нравится. Но есть подозрение, — сам не знаю, на чем оно основано, — что очень скоро они сами будут бывшие, и еще позавидуют нам…
— Естественно! — воскликнула Марья Григорьевна. — Потому что это все на соплях! Я не отрицаю, я согласна, многое, очень многое заслуживало… ну, пусть даже и отмены, и пусть даже запрещения, и конечно, это самодержавие пора было убирать еще сто лет назад.
— Долой самодержавие! — заверещал Миша.
— Но не на это же менять! — продолжила Марья Григорьевна, погрозив Мише пухлым кулаком. — Не на эту же грязь! Ведь им ничто неинтересно, ничто не нужно…
— Да дело не в этом, — поморщился Даня. — Ну, грязь… но бывает здоровая грязь. Просто на них идет сила, которую они разбудили, которой они сами еще не знают и в сравнении с которой они — ничто. Потому что они обрушили не столько самодержавие, которое, действительно, Бог с ним… Они обрушили какие-то конвенции, старые договоры, без которых теперь с ними самими можно будет сделать что угодно. И кто-то сделает — я только не знаю, кто. Так что мы еще будем о них жалеть…
— Ну, с нами-то это твое что-то вообще не будет церемониться, — сказала Ольга. — Ноги вытрет.
— Очень может быть, что и нет, — сказала Варга, до этого открывавшая рот, только чтобы стремительно поглощать варенье. — Очень может быть, что совсем даже и нет.
Даня посмотрел на нее благодарно. Она понимала все.
— Кто же это будет? — язвительно спросила Ольга.
— Я гулять хочу, — сказала Варга, глядя прямо на Даню. — Идемте на Елагин.
2
— Значит, вам тоже все это не нравится? — спросила она.
— Не знаю. Так сказать легче всего. Мне не нравится по частям, а в целом нравится. Мне даже думается, что для чего-то такого я и родился.
— А я нет, — сказала она. — Я родилась, чтобы я лежала на диване и иногда танцевала, когда захочу, а меня чтобы перьями обмахивали. Это называется чудо в перьях.
Даня расхохотался.
— Это вам не здесь надо было, — сказал он.
— Говори мне «ты». Да, не здесь. У вас здесь холодно и все дураки.
— У кого — у нас?
— Это я вам говорю вы, — сказала она, и Даня опять засмеялся. С ней было прекрасно.
— И чтобы я лежала, — повторила она, — и на животе у меня был шоколад. Я бы брала и ела, потом бы вставала и он падал, и никто не кидался бы поднимать. Как по-вашему, что будет дальше?
— Дальше? — задумался Даня. — Дальше, наверное, ты танцуешь, вся в шоколаде…
— Дурак. Я спрашиваю не про это, а про здесь.
Они шли вдоль пахучей, бурой майской воды с зелеными точками в глубине. От земли шел легкий, вечерний, свежий холод. Над Невкой низко висел красный, отчетливо приплюснутый солнечный шар. Другой шар, сплющенный с боков, болтался над маленькой девочкой впереди.
— Это опять трудно определить, — сказал Даня медленно. — Я чувствую, но не могу рассказать.
— Сейчас я возьму тебя за руку, и ты сможешь, — сказала Варга. Он чуть не сошел с ума от прикосновения тонких холодных пальцев, точно костяных: в них была теперь драконья сила.
— Ну? Что ты застрял? Идем.
— Я все пытаюсь сказать. Ну, если в самом общем виде… — Он и хотел быть смешным, и боялся этого. — Мне кажется, что это — как будто убрали рельсы, и началась земля. Вот была цивилизация, как это называли, и культура, и они даже между собой спорили, как у Шпенглера.
— Шпенглера я знаю, — сказала она небрежно.
— Ну и как он вам… тебе?
— Некрасивый, — сказала Варга. — Напротив нас жил, противный, смотрел скользкими глазами.
Она была прелестна, но говорить с ней всерьез он не мог.
98 
