Особенно,... 
70 
— Этого я совсем не умею, — признался Даня.
— Значит, чиновником, учетчиком, составителем бумаг, — согласился Солодов. — Только, упаси Боже, никакой работы, приближающейся к сути. Ни юристом, решающим судьбы, ни словесником, ни сочинителем. Это будет больше всего похоже на каменный телефон. Стоял телефон, работал. Пришел дурак, телефон разбил, сам вытесал новый, каменный. Все как есть, тесать умеет, — только не звонит.
— Это все так, — нерешительно сказал Даня. — Но мне казалось, что какая-то свежая сила… потому что мы и в самом деле очень уж в собственном кругу, как-то в своем котле, и согласитесь, что на грани вырождения…
— Шпенглер, Шпенглер, — брезгливо сказал Солодов. — Пусть вырождение. Но это было бы наше вырождение. Положим, у нас болела голова. Мы вышли бы на свежий воздух, сделали бы физическое упражнение, приняли бы микстуру. Но рубить нам голову не значит побеждать нашу головную боль и привносить в нас свежий воздух. Вся их свежая сила… ладно, глупо мне мешать его минутному блаженству. Я вас ни к чему не понуждаю. Мое дело посоветовать, а там как угодно.
— Я понимаю, — лихорадочно заговорил Даня, страшась обидеть этого замечательного человека. — Я понимаю, но я ведь неспособен ни к какому учету… и все равно буду заниматься тем, что мне интересно, ничем другим у меня никогда не получится. Может быть, вечерний… или какие-то курсы…
— Выучитесь тихой профессии и делайте что хотите, — сказал Солодов. Внезапно его осенило. Даня так и запомнил его — на закате, посреди моста, с выражением внезапного озарения.
— Знаете что? — сказал он торжественно. — Учет и контроль!
— Простите? — сказал Даня.
— Учет и контроль. Это даже и морфологически объясняется. Смотрите. Они умеют уже почти все. — Солодов почувствовал вдохновение, всегда посещавшее его при морфологическом анализе: мир оказывался сводим к универсальным, постижимым схемам, ловился в них и укладывался бухтами, как канат. — Они помешаны на учете и контроле, и это будет единственным, что важно всегда. Пристройтесь к нему как-нибудь. Они сейчас повсеместно создают управления по учету всего. Учитываются вещи, которые в голову никому не могли прийти. Пересчитываются колонны в зданиях, трещины в асфальте. Статистика — их главная дисциплина. Им кажется, что если мир учтен, то он уже и подчиняется. Говорю вам со всей серьезностью: пристройтесь к учету и контролю. А вольнослушателем ходите куда угодно, получайте любое образование — но для человека, желающего сохранить душу, сейчас лучше всего бухгалтерское.
— Я совершенно… Я не умею, я не склонен, — залепетал Даня.
— Этого уметь не надо. Слушайте, это идеальная профессия! — Солодова было уже не остановить. — Для нее не требуется талант, и вы сохраните его в неприкосновенности. Для нее не требуется участие души, вдохновение, характер. Она требует квалификации, которой легко овладевает человек из наших, но которая им совершенно недоступна. Они панически боятся цифири, это у них в крови. Они помнят еще то время, когда запутать их навеки можно было одной бумажкой, одной цифрой. К человеку, который это умеет, у них до сих пор сакральное отношение. Сравните в сказках — заклятие каменной двери, погреба, любого замкнутого пространства осуществляется цифрой. Трижды плюнул, или начертил на дверях семерку, или положил трижды три поклона (сколько будет трижды три — рассказчик не знает). Цифрой, только цифрой! Они боятся этого, они истребят всех — даже тех, кто станет растить им хлеб, — но бухгалтера не тронут. Мой вам единственный совет: бухгалтерские курсы — и вы в пожизненной безопасности. Больше того: вы будете причастны к контролю, а ничего другого они не могут. Для себя же у вас останется время писать что угодно, слушать любые лекции, просто думать, как у колдуна, который запер дверь заклятьем, а сам лег почивать. — Солодов выдохся и сошел с моста. — В общем, как хотите, мое дело предложить. А на своих лекциях я всегда буду рад вас видеть, если найдете время. Ну, что?
— Я попробую, — неуверенно пообещал Даня. — По крайней мере узнаю, где этому учат…
— Приходите в сентябре, — сказал Солодов. — Непременно. Расскажете, как и что.
Ему понравился этот простой, чистый и начитанный, восторженный, схватывающий на лету. Но сманивать его за своей дудкой он не желал. Именно поэтому на новый курс филологического набрал он тех, кто с трудом складывал слоги, и отсеял почти всех, кого в другое время втащил бы на факультет силком. Он и сам в дальнейшем подумывал сменить занятия, и сменил — так и дожил в Закавказье печником до тех самых пор, когда «Тотемические инициации» вышли в издательстве ЛГУ тысячным тиражом с указанием на то, что автор пропал без вести. Он успел и надписать книгу одному досужему альпинисту, чьему сообщению до сих пор не верит никто.
70 
