155 
Много раз потом он испытывал это чувство, но никогда с такой силой. Все случилось без всякого мысленного перевязывания левого легкого мысленной лентой, без малейшего намека на долгое путешествие по духовным артериям, без заблаговременного открытия чакры. Даня ощутил сильнейшую внутреннюю болтанку, как если бы нечто в нем не находило себе места и металось в страшной тесноте, корчась от омерзения среди склизких внутренностей, среди сплошной биомассы, — наконец подкатило к горлу, и краем сознания он успел подумать, что сейчас обеспечит Плахову и Риге достойный антураж для первого свидания, но тут он согнулся пополам, выпрямился, вновь согнулся, прижался лбом к витражному стеклу, силясь обрести равновесие, на миг потерял сознание, после чего ощутил мгновенную боль в самой середине груди, и в следующую секунду свершилась его первая экстериоризация. Смех, да и только. Его, проще сказать, вырвало собственной душой.
И, наблюдая себя уже сверху (пара все топталась в любовной игре, ничего не заметив), он подумал — или не подумал, а тут был какой-то новый глагол, обозначающий бессловесное мышление: не смогу же я каждый раз для этого напиваться — это бы ладно — и обеспечивать соседство совокупляющихся на лестнице. Если прежде каждая мысль была как бы ступенчата и оформлялась, то голой душе она являлась вся сразу, легко и летуче, и он расхохотался, вздрагивая от озноба: августовская прохлада теперь облекала его со всех сторон.
4
Ощущение было знакомо и ново: мы уже умели и приближались, но недоставало главного. Эта легкая знакомость, присутствующая в каждом новом опыте, подтверждает, что мы на верном пути, ибо нет ничего, что не было бы заложено в архетипе. Нагота души предполагала и безоболочность мысли: раньше слова надо было друг к другу приставлять, теперь они друг в друга перетекали, будучи клочками одной субстанции. Вращения осуществлялись легко, но в них не было нужды, ибо видно стало во все стороны сразу. Впрочем, взгляд — если это был взгляд — легко фокусировался на одном, по выбору. Даня осмотрел былое прибежище, брезгливо избегая называть его телом, употребляя новое, незвуковое имя, по смыслу ближайшее к «времянка», а фонетически — Шишков, прости. Оно не утратило сознания, не завалилось набок — как и предупреждал учитель, вело себя смирно и ничем не выдавало душеоставленности. Занятно, что связь с ним сохранялась — первый признак удачной экстериоризации, в отличие от смерти, при которой эти нити истончаются и вскоре без сожаления рвутся. Даня чувствовал прохладу витражного стекла и запах мочи, пропитавший парадное, и сознавал, что если бы кто-то, поднимаясь сейчас по лестнице, хлопнул его о плечу и сказал грубую глупость вроде «Здорово, паря», тело нашло бы, что ответить, — что-нибудь ровно настолько никакое, на уровне мычания, как надо было для попадания в тон; странно, а в общем, и нестранно, что без души ему проще было бы ответить в этом духе.
Если бы ему пришло на ум описать — хотя бы в приложении к трактату, для последователей, как к медицинскому учебнику прилагаются истории болезней, — трудность была бы в том, что полеты, кружения и сверхчувственные состояния описываются обычно неясным языком, безличными предложениями (толкнуло, рассвело, взорвалось), и получается туманно, тогда как состояние было ясным и резким, как запах нашатыря, как лимон, как нашатырь и лимон мартовского утра, явно холодного и явно весеннего. Но и это слишком красиво, мирно, а ведь экстериоризация происходила вследствие страшного ускорения души, ее бешеного вращения вокруг себя, и самая скорость вылета звала немедленно куда-то двигаться, что-то делать — будто подняли из окопа в атаку и не сказали, где враг. Теперь он висел на простреливаемом пространстве, где, слава Богу, не случилось в это время никаких чужих душ — еще перепугался бы, увидав, — но вместе со свободой предельно обострилась опасность, он был вне скорлупы, с ним можно было что угодно. Он пометался, не рассчитав толчка, пару раз неощутимо вмазался в стену, — стена не ударила, но проходить было трудно, вязко. Он поплыл вверх над лестницей, но ощутил страшную неловкость: двое все топтались, лицом к лицу не получалось, он ее развернул и нагибал, не переставая охаживать, оглаживать, — Даня инстинктивно рванулся вверх, чтобы их не задеть, и легко прошел дверь, заметив при этом, что дверь «простая» (по сравнению с чем она была простая — не понял, это было внутреннее знание, актуализованное в новом состоянии). Проскользнул в комнату Кугельского. Тут царствовал распад — высшая и предпоследняя стадия застолья, ибо последняя есть уже сон.
155 
