В Москве народные артисты запросто заходят в гастроном за колбасой.
Вечером на Калининском проспекте можно увидеть кумира молодёжи, вальяжно прогуливающегося с сигаретой «Мальборо» в зубах.
А у памятника Маяковскому…
А напротив Большого…
А на Чистых Прудах…
А на Таганке…
«Чтоб запрячь тебя, я утром направляа-а-аюся-а-а от Сокольников до Парка на метро…»
«Ну что сказать вам, москвичи, на прощанье?..»
Никаких прощаний!!!
Но как?
Для начала Наталья Ниязова отменила поступление в ветеринарный институт. Свиньи, лошади и прочий сельскохозяйственный скот, представленный на ВДНХ, прекрасен. Но это всего лишь выставка. Достигается же всё это немыслимым трудом там, в самом что ни на есть сельском хозяйстве, далёким от всего этого, как и прежде от декабристов, тем самым пресловутым народом. В колхозах, совхозах, где и работают чаще всего ветеринарные врачи. Именно там, среди народа и скота, её, Наталью Ниязову (покорительницу Москвы), и видел отец. Собачек и кошечек он ей не простит, увы. Нужна была идея помощнее.
И Наталья её выходила ногами по булыжникам Красной площади.
Что может быть благороднее и самоотверженнее лечения хрюкающих, мычащих, ржущих и прочих бессловесных тварей? Только лечение тварей говорящих.
На следующий вечер Наталья позвонила домой.
– Папа, я сдала документы в институт! – выдохнула она в эбонитовую трубку дорогого телефонного аппарата, стоявшего в роскошной квартире столичного приятеля отца.
– И какой в этом году конкурс на ветеринарную медицину? – спросил заслуживший в битвах с поросячьими недугами Звезду Героя Айболит.
– Я, папа, не на ветеринарную. И не в сельхоз, – Наталья набрала в лёгкие побольше воздуха и даже зажмурилась, потому что добрый, хороший и любимый папа изредка становился отвратительно гневливым. – На лечебный факультет медицинского института! – выпалила она.
Отец некоторое время помолчал в трубку и уточнил:
– Твёрдо решила?
– Да! – Наталья выдохнула.
– Ладно. Поможем.
И помог.
Наталья стала полноправной студенткой, получила место в общежитии и вгрызлась в учение. Она и в школе неплохо занималась, но тут она решила заниматься не просто отлично, а быть лучше всех. Пока соседки весело проводили время, Наташка зубрила. В постижении азов медицинского ремесла особо творческие таланты ни к чему. Требуется лишь упорство. И его Наташке было не занимать. Даже самый зловредный из председателей государственной экзаменационной комиссии по нормальной анатомии человека не мог ни к чему придраться. Мало того – у него отвисла челюсть после того, как Наталья без запинки ответила на вопрос билета об анатомии нервной системы на латыни. ВСЁ ответила на латыни. Начиная с приветствия. На гистологии он же чуть не рыдал от счастья, потому что так гисту не знал никто, включая его самого. Он не помнил таких студентов, для которых бы не было тайн клеточного строения организма – от сетчатки и среднего уха и до прямой кишки. Во всяком случае, изученных и описанных тайн. И не потому, что пребывал в старческом маразме – память у него была преотличная, а потому, что не было на его могучей памяти таких студентов. Тем более – женского пола. Все стёклышки Наталья Ниязова знала наизусть. Альбом её по предмету хоть сейчас можно было отправлять в музей как образцово-показательный памятник прилежного ученичества. Нормальная физиология была изучена ею не просто по учебникам, методичкам и лекциям, а с привлечением устрашающе ненормального для молодой девушки количества литературы. Наталья практически жила в анатомке и библиотеке, в общагу приходя исключительно переночевать. Стала старостой студенческого научного общества и впряглась в эту формальную, в общем и целом, работу с первозданным пылом. Приняла активное участие в научно-исследовательской работе на одной из кафедр А&Г, где и познакомилась с доцентом Алексеем Николаевичем Безымянным.
И нечаянно переспала с ним.
Нечаянно – потому что юная Наталья Ниязова никак не чаяла, что лишится девственности так нелепо – в какой-то лаборантской на пыльных коробках. Всё-таки она была девушкой хорошо воспитанной, из интеллигентной семьи, и представления её об отношениях мужчины и женщины базировались на романтических тезисах, почерпнутых из романов Дюма. И конечно же, на семейной добропорядочной бытовой культуре, привитой в отчем доме. Ни замков и карет, ни обсуждения новостей под семейный ужин и супружеского ложа в виде раскладного дивана товарищ Безымянный явно не собирался товарищу Ниязовой предлагать. Она была девушкой неглупой и поняла это сразу, на следующий день после эпизода дефлорации, когда она кинулась к нему навстречу, а он лишь равнодушно кивнул и, похоже, даже не узнал. Вчера вечером, когда она задержалась на кафедре, было темно. Кажется, зря она принеслась сюда сегодня утром через весь город, чтобы просто сказать ему: «Здравствуй(те?)!» Нет-нет, она знала, что он женат. Она просто хотела с ним поздороваться и услышать в ответ что-нибудь нежное, какую-нибудь малость. Всё-таки он её первый мужчина. А первый мужчина просто прошёл мимо, едва склонив голову. Как наверняка склоняет её в сторону любой студентки, санитарки и просто незнакомой прохожей. К тому же с ним была незнакомая, прекрасно одетая дама, которую он называл Оленькой. Наверное, именно эта Оленька и есть его жена. Понятно, что если у тебя такая жена, в роскошной шубе, каких на всю Москву, наверное, пара штук, то зачем такому видному и знаменитому мужчине приветствовать какую-то серую студентку-деревенщину? Ну и зачем тогда заниматься с невзрачной студенткой тем, чем они вчера занимались на пыльных коробках?