Присев на край кровати Дженетт, он наклонился и взял дочь за руку. Счастливо улыбнувшись, Карен наконец закрыла глаза. Дженетт почувствовала, что вот-вот расплачется: впервые перед ней предстал нежный и заботливый Висенте. Присутствие отца успокоило малышку, почувствовавшую себя в полной безопасности. Наступило долгое молчание. Наконец Висенте отпустил расслабившуюся руку Карен, осторожно положив ее на матрас. У растроганной Дженетт перехватило дыхание.
– Пойдем вниз, – пробормотала он. – Уже поздно, но мне надо кое-что тебе сказать.
В гостиной Дженетт обернулась к нему, нервно сжимая руки.
– Я знаю, что ты во всем винишь меня и это совершенно справедливо.
– Мне нравится, что ты экономишь мое время, избавляя от необходимости самому тратить силы на критику, – язвительно заметил Висенте. – просто удивительно, с какой готовностью ты суешь голову в петлю.
Щеки ее вспыхнули.
– Я считаю, что за свои ошибки нужно отвечать.
Взгляд его остался по-прежнему холодным.
– Это достойно похвалы и весьма подходит к случаю, поскольку то, что я собираюсь сейчас сказать вряд ли тебе понравится.
Вид у Висенте был весьма неприветливый, а ведь всего несколько часов назад они лежали обнявшись в одной постели.
– Я хочу, чтобы ты переехала в Бирменгем.
Дженетт похолодела. На миг наступило мертвое, оглушающее молчание.
– Я хочу получить наконец возможность стать настоящим отцом моей дочери. – Голос Висенте звучал твердо и ясно, видно было его намерение довести до нее каждое слово. – Однако разделяющее нас расстояние не позволяет мне этого. Мне нужно видеть Карен тогда, когда я этого захочу, и намного чаще, чем сейчас, а не по определенным датам. Кроме того, пора отказаться от посредничества адвокатов. Думаю, мы с тобой договоримся между собой на гораздо более неформальном и дружеском уровне.
Застигнутая врасплох Дженетт пыталась понять, что имеет в виду Висенте. Хочет, что бы она вернулась к нему? Нет, этого делать не стоит, предупредил ее внутренний голос, сколь бы соблазнительным ни казалось предложение. Да и вряд ли Висенте подразумевает примирение. Он говорит о Карен и о своем желании нормализовать отношения с ней… Однако намерение отказаться от посредничества адвокатов и упоминание о более неформальном и дружеском общении, несомненно, требовало особого внимания.
– Конечно… Но переехать… – неуверенно пробормотала Дженетт, пытаясь выиграть время, чтобы понять, к чему он клонит.
Предлагает свою дружбу?.. А что еще!
– Я совершенно уверен, что любое учебное заведение оторвет тебя с руками. А если нет, то на некоторое время ты сможешь посвятить себя научной работе. Я позабочусь обо всем, – пообещал Висенте. – Я знаю, как ты не любишь перемен. Само собой разумеется, что этот дом останется за тобой, можешь его кому-нибудь сдать внаем. Все подобные вопроса будут решаться в твою пользу и согласно твоему желанию. Все расходы по вашему содержанию на новом месте я, разумеется, беру на себя.
– Это совершенно ни к чему…
– По-другому и быть не может. Поскольку я переехать не могу, то ты не должна пострадать от этого ни в малейшей степени. Во всяком случае… – он пристально посмотрел ей в глаза, – теперь, когда мы начали понимать друг друга лучше, я уверен, что могу говорить более откровенно.
– Можешь говорить что угодно, – торопливо вставила Дженетт, слегка удивленная его словами, что она стала понимать его лучше, чем раньше. Скорее все было наоборот.
– Я полагаю, что этот дом или даже бирмингемский его эквивалент не годится для моей дочери.
Глаза молодой женщины удивленно расширились.
– Но чем плох этот дом?
– Мне не хочется, чтобы мой ребенок вырос в сарае.
Дженетт покраснела.
– Побойся бога, вряд ли это можно назвать сараем!
– На мой взгляд, именно так. Растить Карен в подобном доме – значит пренебрегать тем, что она собой представляет. А ведь она Перрейра! – произнес Висенте с гордостью. – Карен носит славную и древнюю фамилию и даже в свои нежные годы должна иметь все преимущества этого.
Сарай? Дженетт собралась было выступить с резкой отповедью, но, всегда готовая рассматривать все составляющие проблемы, передумала. Спорить с тем, что Карен приходится дочерью очень богатому человеку, в сравнении с которым ее мать можно было считать нищей, не приходилось. Невольно напрашивался вопрос: честно ли она поступает по отношению к ней? Можно ли позволять, чтобы ее собственное стремление к независимости влияло на жизнь дочери? Не обусловлен ли эгоизмом отказ от причитающейся Карен по праву роскоши? Как бы то ни было, теперь она хотя бы знала об отношении Висенте к условиям, в которых растет дочь.