Особенно,... 
62 
— Вы уж простите меня Христа ради, — перевел дух Леонид Георгиевич. — Подобные темы и самому поперек горла. Это как на вскрытии: радуешься душой, что не ты, а как подумаешь, в чем, собственно, разница… эх! — И Леонид Георгиевич сделал еще один глоток.
Прожевывая хлеб, он вдруг вытаращил глаза, постучал пальцем по бутылке, и, сглотнув, возгласил тоном побежденного, но не раскаявшегося упрямца:
— И все-таки, что ни говорите, по-настоящему человек располагает только одной свободой — творить глупости. В принятии всех своих лучших, успешных решений он несвободен так же, как созревающий плод. — Леонид Георгиевич с содроганием отставил стакан и добавил: — Как, впрочем, и в худших тоже… Тут уж, как говорится, каждому свое.
— Что вам нужно от меня? — спросил Подорогин.
Леонид Георгиевич вытер мокрый лоб.
— А что вы можете предложить?
Подорогин молча смотрел на треснувшее стекло в двери.
— Так вот, Василь Ипатич, — заскрипел табуретом Леонид Георгиевич, — я прошу вас снова и снова: перестаньте вы смотреть на меня как на волхва у развилки. Ни я вам, ни вы мне ничем не обязаны. Я только пытаюсь указать на некоторую, что ли, зависимость нашего с вами положения.
— Все понятно. — Подорогин долил себе водки.
— А представьте, что сейчас раздается сигнал боевой тревоги, — сказал Леонид Георгиевич. — Или какой-то там раздается в таких случаях сигнал…
— И что?
— И что моментально из обывателя вы превращаетесь в мобилизованного.
Выпив, Подорогин съел ломтик хлеба.
— Хотите завербовать меня, что ли?
Леонид Георгиевич со вздохом отмел от себя на столе невидимые соринки.
— Де-по… — вспомнил Подорогин и постучал ребром ладони по торцу стола. — Департамент стратегического планирования. Так?
— Так. — В голосе Леонида Георгиевича явились металлические нотки. — Я, Василь Ипатич, простите, не имею ни малейшего представления о том, что там вчера на точке вам наплели. Меня это, простите, не касается.
— Так вчера, значит, на точке…
— Меня, повторяю, это не касается, — объявил Леонид Георгиевич с невозмутимым секретарским видом.
Подорогин прищелкнул себя по карману со старой «нокией».
— А кто оплачивает мой эфир?
Запрокинув голову, Леонид Георгиевич поднес ко рту сложенные горстями ладони:
— Не зна-ю!
Подорогин достал телефон и принялся бесцельно просматривать записанные номера. Головная боль понемногу отпускала, переселяясь от висков к затылку и как будто засыпая там.
— Не поверите… — начал с усмешкой Леонид Георгиевич, но, не договорив, склонил голову. — Я, можете себе представить, боюсь отпусков и пенсии так же, как любой нормальный человек боится наркоза и смерти… Вы знаете, что по статистике в войну — в Великую Отечественную — на фронтах не было отмечено ни одного случая аппендицита?
— И что?
— Что во время боя у вас не бывает проблем со здоровьем.
Подорогин неодобрительно постучал ребром ладони по подоконнику.
— А если понос?
— Я не об этом. Драться можно и с полными штанами.
— Извините, я правильно понял: что у вас бывают полные штаны безо всякой уважительной причины?
— Смотря что называть уважительной причиной.
— И что это за причина?
— Невостребованность. — Леонид Георгиевич снова налил себе водки. — Все остальное — следствия… Невостребованность, Василь Ипатич, — повторил он, поднимая стакан. — Ваше здоровье.
Подорогин, усмехнувшись, выпил.
— Вчера, — продолжал Леонид Георгиевич, — представляете, выгуливаю я свою собаку, суку, а на нее пытается запрыгивать чей-то кобель. Раз на него шикнул, другой — без толку. При этом вижу: хозяин, такой же старый хрыч, как я, все видит, хоть и далеко. Ну, я пару раз кобелю ногой и того… поддал. После чего следует омерзительная сцена объяснения.
— И? — нахмурился Подорогин.
— Струсил я, Василь Ипатич. До сотрясения внутренностей, до площадной матерщины, до совершенного забвения личности — струсил… Не дай бог, как говорится, никому… Вам еще?..
Открыв глаза, Подорогин увидел прямо перед собой руку с подрагивающими пальцами и зажмурился. Слышался шум не то воды, не то машины.
Лежа на животе, он чувствовал холод и густой, щиплющий ноздри дух уборной. Собственное тело в эту минуту ему почему-то пригрезилось заброшенной сырой местностью. Он вспомнил эпизод из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» — самое начало, когда Шурик орет от ужаса, обнаруживая в момент пробуждения свою шевелящуюся длань поверх очков, — и повернулся на спину.
62 
