— Мама!
Материнский экстаз.
А поскольку нельзя было никого обижать, я поспешила добавить:
— Папа!
Умиление отца. Родители накинулись на меня и покрыли поцелуями. Я подумала, что управляться с ними не так уж сложно. Они были бы менее восхищены и обрадованы, если бы я сказала: «Для кого эти змеи, что шипят на ваших головах?», или E=mc2. Можно было подумать, что они сомневались в собственной личности: они не были уверены в том, что они «папа» и «мама»? Наверное, им было нужно, чтобы я это подтвердила.
Я поздравила себя с выбором: зачем идти по сложному пути, если можно выбрать простой? Никакое другое слово не могло бы настолько удовлетворить моих родителей. Теперь, когда я выполнила свой долг вежливости, я могла посвятить себя искусству и философии: выбор третьего слова был более привлекателен, поскольку теперь мне приходилось учитывать только качественные критерии. Эта свобода опьяняла настолько, что я была в затруднении: я потратила уйму времени, чтобы произнести своё третье слово. Мои родители были только польщены этим: «Ей нужно было только назвать нас. Это важнее всего».
Они не знали, что про себя я разговаривала уже давно. Но правда в том, что произнести слова вслух это совсем другое, это придаёт произнесённому слову исключительную значимость. Чувствуешь, что слово взволновано, что оно чувствует признательность за то, что ему платят долг, и что его чествуют. Произнести слово «банан», значит воздать бананам должное на века.
Ещё одна тема для размышления. Я входила в фазу интеллектуальных исканий, которые длились неделями. На фотографиях того времени у меня такой серьёзный вид, что это выглядит комично. Во мне всегда звучал внутренний монолог: «Обувь? Нет, она не так важна, можно ходить и босиком. Бумага? Да, но она также необходима, как карандаш. Невозможно выбрать между бумагой и карандашом. Шоколад? Нет, это мой секрет. Морской лев? Морской лев это великолепно, он так здорово кричит, но разве он лучше юлы? Юла очень красива. Что лучше, живой морской лев или крутящаяся юла? В сомнении воздерживаюсь. Губная гармошка? Она здорово звучит, но так ли она необходима? Очки? Нет, это смешно и совершенно бесполезно. Ксилофон?..»
Однажды моя мать принесла в гостиную зверя с длинной шеей, чей длинный тонкий хвост заканчивался в электрической розетке. Она нажала кнопку, и зверь жалобно беспрерывно завыл. Его голова начала двигаться по полу туда-сюда, таща за собой материнскую руку. Иногда его тело двигалось вперёд на ножках-колёсиках.
Я видела пылесос не впервые, но я ещё не размышляла о том, для чего он нужен. Теперь я подползла на четвереньках, чтобы быть одного роста с ним; я знала, что всегда надо быть на одной высоте с тем, что осматриваешь. Двигаясь вслед за его головой, я ложилась щекой на ковёр, наблюдая за тем, что происходит. Это было чудо: аппарат заглатывал материальную реальность, которую встречал и превращал её в небытие.
Он заменял что-то ничем: такое под силу только Богу.
У меня было смутное воспоминание о том, что я была Богом не так давно. Иногда в моей голове раздавался громкий голос, который погружал меня в кромешную тьму и говорил: «Вспомни! Это я живу в тебе! Вспомни!» Не знаю точно, что я об этом думала, но тогда моя божественность казалась мне более вероятной и более приятной.
Внезапно, я встретила брата: пылесос. Что могло быть более божественным, чем это чистое и простое уничтожение? Напрасно я думала, что Богу нечего доказывать, мне захотелось научится творить подобные чудеса, выполнить столь же метафизическую задачу.
«Anch'io sono pittore!» (я тоже художник) воскликнул Караваджо, увидев картины Рафаэля. Я могла бы так же уверенно крикнуть: «Я тоже пылесос!»
В последнюю секунду я вспомнила, что нужно было быть осторожной с моими достижениями: все думали, что я владею двумя словами, и я не хотела дискредитировать себя, выдавая целые фразы. Но у меня уже было третье слово.
Я решила больше не ждать, открыла рот и выкрикнула три слога: пылесос!
Мать тут же бросила трубу пылесоса и побежала звонить отцу: «ol type="1"» Она сказала третье слово! Какое? Пылесос. Хорошо. Из неё получится прекрасная хозяйка.
Должно быть, он был немного разочарован.
Моё третье слово было большим достижением, отныне я могла позволить себе, что-нибудь менее экзистенциальное в качестве четвёртого. Поскольку моя сестра, на 2,5 года старше меня, была хорошей, я выбрала её имя:
— Жюльетт! — выкрикнула я, глядя ей в глаза.