7 
Самое главное, Лигия, что ты и сама согласна. И все согласны на этот счет: какой смысл быть юной девой-христианкой, если тебя не растерзает беснующийся бык? Поруганием было бы обручить тебя с тем идеальным зятем, обращенным твоими стараниями в христианскую веру. Только представь себе пресность вашего унылого супружества, представь, с каким комично благопристойным лицом он возьмет тебя.
Нет. Ты не для него, ты слишком хороша для этого. Ты – для меня. Сознательно или нет, но ты так поступила нарочно: блюсти себя так ревностно и ценой таких усилий можно, лишь желая, чтобы тебя растоптали. Есть такой вселенский закон: все слишком чистое должно быть замарано, все святое – осквернено. А ты поставь себя на место осквернителя: какой интерес осквернять то, что не свято?
Ты наверняка об этом думала, когда берегла свою незапятнанную чистоту.
Нет ничего более христианского, чем дева-мученица, нет ничего более языческого, чем разъяренный бык: потому-то так радуется народ. Он получит то, чего желает, – не скажу: за свои деньги, потому что зрелище бесплатно, но за свою ненависть, ибо такая у него природная склонность – ненавидеть лилии и саламандр.
Гомер сказал, что лоб быка – символ глупости. Он был прав. Я – бык, и мне это нравится, потому что мне нравится быть глупым. И во имя моей глупости мне радостно преподносят тебя: будь я хитрым лисом, мне бы не получить такого подарка. Вот видишь, как хорошо быть глупым.
Не бойся, время страха кончилось, пришло время боли. Я вонзаю рога в твой гладкий живот – сказочное ощущение! Зацепив покрепче, я поднимаю тебя над головой. Толпа ревет, а ты – ты кричишь. Я – герой дня. Я выступаю на арене в головном уборе, и этот головной убор – ты: слева твои ноги, справа руки, помертвевшее лицо, волосы свисают до земли. Гордый собой, я делаю круг почета, срывая аплодисменты публики. Но вскоре этих забав мне уже становится мало, и чтобы упоение не покинуло меня, я перехожу к делам посерьезнее. Мои рога вошли в тебя, но не проткнули насквозь; я вскидываюсь на дыбы, раз, другой, третий, чтобы погрузиться в тебя.
Каждый раз, опускаясь на все четыре ноги, я чувствую, что вхожу в тебя все глубже. И наконец происходит то, что должно произойти: слышится хруст, мои рога пропарывают твой живот и выходят из спины, острые концы торчат наружу– Люди при виде этого аплодируют с удвоенной силой. Я доволен.
Я скачу как одержимый, торжествуя. Твоя кровь струится по моему лбу, течет по шее. Она заливает мои ноздри, и я беснуюсь от ее запаха. Она затекает в рот, я слизываю ее, у нее незнакомый вкус вина, она пьянит меня. Я слышу, как ты стонешь, и мне это нравится.
Я мотаю головой, красная пелена застилает глаза – это твоя кровь слепит меня. Я ничего не вижу, это меня бесит, я бегу, сам не зная куда, стукаюсь о стены арены, тебе, наверно, очень больно.
Выбившись из сил, я низко склоняю голову, ты скатываешься по моей морде, и твоя кожа вытирает мне глаза, и зрение возвращается.
Ты лежишь на земле. Ты еще дышишь. Я любуюсь твоим животом, разорванным моими рогами, – это потрясающе. На твоем мертвенно-бледном лице я вижу выражение восторга, оно почти улыбается – я знал, что тебе понравится, Лигия, моя Лигия, теперь ты по-настоящему моя.
Ты моя, и я делаю с тобой все, что хочу. Наклонившись, пью теплую кровь из твоего живота: оказывается, быки не всегда вегетарианцы, особенно когда имеют дело с непорочными девами.
Затем, под рукоплескания римского народа, я топчу тебя, пока твое тело не становится неузнаваемым. Как изумительно играет во мне сила! Я не трогаю лица, чтобы видеть его выражение: ведь мне интересно, как чувствует себя твоя душа. Миляги материалисты не ведают, что такое садизм, он доступен лишь ультраспиритуалистам вроде меня. Чтобы быть палачом, нужен дух.
Какая дивная картина: твое тело превратилось в бесформенное месиво и теперь похоже на раздавленный плод, а над этой кровавой кашей – твоя точеная шея и лицо во всей своей прелести.
Твои глаза вобрали в себя небо – или, может быть, наоборот. Ты никогда еще не была так прекрасна: я размозжил копытами твое тело и, словно пасту из тюбика, выдавил из него красоту, теперь вся она сосредоточилась в лице.
Вот так, по моей милости, тебе было дано стать абсолютным совершенством. Приникнув бычьим ухом к твоему рту, я ловлю последний вздох. Слышу, как он слетает с твоих губ, нежнее камерной музыки, – ив один миг мы оба. ты и я, умираем от наслаждения.
7 
