9 
Но Каролина укоризненно покачала головой:
— Ох, Порция, зачем ты так? Ему ведь и без того тяжело… а ты делаешь все только хуже! Если бы ради моего спасения Эйдриану не пришлось убить Дювалье, — сказала она, вспомнив безжалостного вампира, превратившего Джулиана в одного из себе подобных. Дювалье высосал из него душу в тот самый момент, когда она расставалась с телом, — возможно, Джулиану давным-давно удалось бы вернуть свою бессмертную душу. И не пришлось бы ему скитаться по свету в поисках того вампира, который в свое время инициировал Дювалье.
Вспомни, сколько лет пришлось сражаться Эйдриану, чтобы снасти своего брата. Сколько раз ради этого он рисковал жизнью! Каково ему думать, что все его усилия, возможно, были тщетны? Что он чувствует, подозревая, что смерть этих несчастных женщин на его совести? — Подхватив дочь на руки, она вслед за мужем вышла из комнаты. Уже возле самой двери она обернулась и бросила на младшую сестру полный молчаливого упрека взгляд. Элоиза, уронив голову на плечо матеря, растерянно хлопала огромными серыми глазами.
Порция досадливо поморщилась. Какая наивность… Глупо было ожидать, что ее близкие с распростертыми объятиями примут назад блудного вампира. Насколько она могла судить, для них он умер. Да они и считали его умершим.
Однако где-то в глубине души она отказывалась верить, что человек, вытиравший ей нос, когда она была еще совсем малышкой, и ласково называвший ее Ясноглазкой, мог высосать жизнь из этих несчастных женщин, а после выбросить их на улицу, точно какой-то мусор.
Она подошла к окну и, раздвинув тяжелые бархатные портьеры, прижалась носом к стеклу. Солнце село, понемногу начали сгущаться сумерки» на улицах таинственно поблескивал свежевыпавший снег. Хотя в небе еще лениво кружились последние снежинки, ветер успел разогнать тучи, и с белесого зимнего неба на столицу холодно поглядывал серебряный полумесяц луны. Порция бросила нетерпеливый взгляд на каминные часы. Нужно было спешить. Время, отпущенное Джулиану, истекало.
Если она намерена доказать, что они все ошибаются, нужно сделать это до того, как взойдет солнце и Эйдриан — возможно, в последний раз — отправится на поиски брата.
А Джулиан Кейн между тем не слишком расстраивался из-за утраты бессмертной души — во всяком случае, это печалило его куда меньше, чем мучившее да похмелье. Правда, ноги у него уже перестали заплетаться, а если он и спотыкался иногда, так только от усталости и томившего его голода, который становился острее с каждой минутой.
Вывернув карманы, он в очередной раз убедился что они пусты. Наверное, зря он поспешил распрощаться с Катбертом, проводив его до самых дверей отцовского особняка на Кавендиш-сквер.
Кабби, забившись под пышный куст обожаемой старым графом азалии, попытался наспех привести себя в порядок. Внезапно прямо над ним распахнулось окно и в нем появилась голова в ночном колпаке. Заметив их обоих, старый граф немедленно пришел в бешенство.
— Что за пакость вы замыслили на этот раз, Кейн? — заорал он. — Мой Катберт был хорошим мальчиком — до того дня, как связался с вами! Исчадие дьявола, вот вы кто, сэр!
Старик с такой яростью потрясал сухонькими кулачками, что Джулиан не на шутку перепугался — еще, чего доброго, вывалится из окна и раскроит себе череп о мостовую.
Джулиан, тряхнув головой, попытался отогнать воспоминание об этой мерзкой сцене, когда вдруг его затянутые в перчатку пальцы нащупали что-то твердое. Сунув руку в прореху, он выудил оттуда завалившийся за подкладку единственный шиллинг и, хмыкнув, подбросил его в воздух.
— Эйдриан вечно твердил, что мне дьявольски везет, — пробормотал он.
Однако сегодня дьяволу-то как раз не повезло, с горькой усмешкой подумал он. Сложись все иначе, и в тот момент, когда Уоллингфорд спустил курок пистолета, старый козел стоял бы уже у врат ада, подпрыгивая от нетерпения и роя копытом землю.
Странно другое — что воспоминание об этом мгновении останется в его памяти не вонью могильной плиты, а легким дуновением вечности. Джулиан скривился — такое случалось не в первый раз. Все его воспоминания почему-то ассоциировались именно с этим запахом. Этот тонкий аромат когда-то настиг его на узких улочках Каира, перебив тяжелое благоухание тмина и куркумы. Это он когда-то, вырвавшись из-за закопченного окошка парижской мансарды, заставил его тело корчиться в муках нестерпимого голода. Это его он почувствовал в Бирме на залитом дождями поле боя, когда его ноздри были забиты мерзкими запахами крови и порохового дыма, ощутил его в ветре — такой знакомый, такой родной запах, что все вдруг перевернулось в его душе и невыносимая тоска по родине, которую он прежде не знал, погнала его домой.
9 
