17 
– Как ты смеешь? – Она отшатнулась. – Какого черта ты позволяешь себе? – Придя в себя и оглядевшись, Николь только сейчас осознала, где они. Слава Богу, на улице никого не было. – Убери свои руки, ты, грязное животное!
В ярости сжимая кулаки, Николь метала в него слова, стараясь как можно больней ужалить. Но выдержке Мартина можно было только позавидовать. Он оставался невозмутимым. Более того, судя по усмешке, его как будто забавляли тщетные потуги разъяренной фурии.
– Кто позволил тебе меня лапать? – Николь злилась на себя не меньше, чем на него.
Ей было стыдно перед самой собой, что, невольно окунувшись в прошлое, она, сама того не желая, вспомнила и, самое главное, приветствовала все то, что так отчаянно стремилась стереть из памяти.
– Ты не вызываешь у меня ничего, кроме омерзения!
– Странно, в том году ты чувствовала совсем иное, – вставил Мартин.
Его слова, произнесенные очень тихо и спокойно, прозвучали для нее как пощечина. Ей вдруг показалось, что он читает ее мысли.
– Насколько я помню, тогда мои ласки не считались «лапаньем». Страшно подумать, какой восторг они вызывали у тебя.
– Нет! – Она передернулась, превозмогая безумную ломоту во всем теле, невзирая ни на что, требовавшем удовлетворения.
– Нет?! – как эхо повторил Мартин.
Николь даже не предполагала, что такое простое, короткое междометие может вмещать в себя столько цинизма.
– Значит, сейчас ты лжешь просто из трусости, так?
– Т-трусости? – в замешательстве, вызванном полным разоблачением, повторила она, не найдя, что ответить.
Да, он попал и точку – на самом деле она жила его ласками и поцелуями, страдая от опустошенности и ощущения огромной утраты, когда их не стало. В какой-то момент они переросли в жизненную необходимость. Разбудив в ней сексуальность, он словно выпустил джинна из бутылки – теперь ее плоть трепетала от его малейшего прикосновения и безумствовала без него.
Страшно то, что это желание близости с ним, оказывается, все еще живо и, как примерный раб, просто дремало в ожидании своего властелина.
Неужели она действительно настолько слабовольна, что по первому его зову идет у него на поводу? Что это – животный инстинкт? Похоть? Да, так оно и есть. А иначе чем можно объяснить происходящее с ней? Ведь Мартин Спенсер умер для нее еще год назад. Стыдно, Боже, как стыдно!
– Я не трусиха!
– Еще какая, радость моя, трусиха из трусих. – Николь совсем стало не по себе от его язвительного тона. – Ты бежишь в страхе, удираешь от того, что произошло, боясь признаться, как это было…
Она попыталась вырываться. Его голос зазвучал громче и жестче, а золотистые глаза вонзились в нее, парализовав.
– Ну вот, так-то лучше…
И это неминуемо случится вновь. Казалось, недосказанное повисло в воздухе.
– Николь…
Мартин снова заключил ее в свои объятия.
– Нет! – Она рванулась что было сил, понимая, что еще мгновение, и ей уже не устоять, вывернулась и побежала.
Пятьдесят минут она неслась почти вслепую, не чувствуя под собой ног и не разбирая дороги, но Мдина – местечко очень маленькое, здесь, как в лабиринте, все узкие улочки сходятся в центре, на площади перед собором. Запыхавшись от бега, Николь остановилась, с трудом переводя дыхание, в панике не зная, что делать. Немного отдышавшись, она заметила высокую фигуру с вьющимися волосами в тени боковой улицы и узнала в ней Мартина. Значит, он все время был где-то рядом и следил за каждым ее движением. Сначала у нее возникло жгучее желание подойти к нему и выплеснуть весь ушат своего негодования, но она передумала.
«Пусть тащится, если ему так нравится, – решила она. – Лучший способ показать свое безразличие – не замечать его. В конце концов, она приехала сюда знакомиться с достопримечательностями и красотами Мдины, так зачем же забивать себе голову ненужным хламом?» С чувством преисполненного долга Николь демонстративно повернулась спиной к наблюдающей за ней фигуре в дальнем конце площади и решительно направилась к массивным деревянным дверям собора.
Осмотрев собор, она пошла прогуляться по маленьким магазинчикам с необычайно узкими дверьми и окнами – полюбоваться искусной работой мальтийских кружевниц. В одном из них к ней сзади неслышно подкрался Мартин.
– Скоро все закроется для сиесты. Как насчет того, чтобы поесть где-нибудь, пока не поздно? – негромко, с прежней галантностью, поразившей ее до глубины души, спросил он.
17 
