147 
– Но я люблю его! Я хранила себя для него, я не хочу никого, кроме него! – воскликнула Катрин, разражаясь слезами, которые нисколько не взволновали Эрменгарду.
– Вот в этом вы совсем не правы! Такая женщина, как вы, создана для любви. Я твержу вам об этом месяцами подряд. Ваш Арно женится? Подумаешь, какое дело! Как только эта глупая война закончится, вы сделаете его своим любовником… и не будете страдать от этого. На что вы надеетесь? Выйти за него замуж? Но, милая моя, ваш муж жив и не собирается на тот свет раньше, чем через многие годы. Пусть юный Монсальви женится на какой-нибудь очень богатой титулованной гусыне, которая наделает ему малышей за эти годы… а вы станете той, которая дарит сладость запретной любви… гораздо более желанной, чем супружеская кухня!
Такой странный урок морали озадачил Катрин, но немного успокоил. Эта ужасная Эрменгарда умела реально взглянуть на вещи, которые не теряли при этом своей прелести, но оказывались гораздо более практичными. Она продолжала свой урок:
– Не обрекайте себя на жалкое прозябание из-за какого-то простофили, который пленил ваше сердце, каким бы красивым он ни был. Филипп вас любит, желает вас и получит вас… поверьте мне… Почему не попытаться извлечь удовольствие из этой ситуации? Он молод, по-своему красив, обаятелен, когда пожелает… могуществен, наконец… и ни одна из его любовниц никогда еще на него не жаловалась, напротив – он всегда с большим трудом от них избавлялся! Я пришла к вам отчасти поэтому…
Итак, у Эрменгарды была цель. Катрин подавила насмешливую улыбку. Искусство, с которым она легко произнесла эти последние слова, было само по себе шедевром дипломатии. В действительности Эрменгарда, «посылавшая себя сама», была посланницей герцогини Маргариты, обеспокоенной появлением в Дижоне мадам де Пресль, «штатной» любовницы Филиппа, амбиции которой были известны.
– Я думаю, вы помните это златокудрое создание, которое так удачно наградило этого болвана Лионеля Вандомского своим шарфом?.. – уточнила Эрменгарда. – Речь идет о ней. А вдовствующая герцогиня переживает. Эта женщина вбила себе в голову, что станет герцогиней. Она – ловкая интриганка… и знает Филиппа как свои пять пальцев. Бог знает чего она может добиться, если вы сохраните ей свободу действий! Если эта женщина достигнет своей цели, мы придем к катастрофе. Франция и Бургундия никогда не объединятся.
В заключение графиня встала и оказалась на полкорпуса выше своей подруги. Внезапно посерьезнев, она положила руку на плечо молодой женщины и закончила необычайно нежно:
– Ваша герцогиня зовет вас на помощь, Катрин де Бразен. Вы не имеете права ее разочаровывать. Она так больна!
Катрин молча опустила голову, смутные чувства владели ею. Теперь она понимала, что оказалась в центре запутанного клубка интересов, которые простирались гораздо дальше ее красивой персоны. Сильные мира сего через ее простых друзей просили ее помощи. Это королева Сицилии просила через Одетту и брата Этьенна, это просила герцогиня Маргарита устами Эрменгарды… И каждый из них говорил о долге, о почетной миссии, которая сводилась по сути к одному: прекратить вражду между Филиппом и королем Карлом.
Появление дядюшки Матье, объявившего о том, что обед подан, избавило ее от ответа. За обедом Эрменгарда воздержалась от политических тем, зато продемонстрировала свой обычный великолепный аппетит. Она высказала восхищение дядюшкой Матье, его познаниями в области коммерции. Собираясь уезжать, она ответила кому-то, кто пригласил ее приехать поскорее еще раз.
– Это будет зависеть… – сказала она, бросив многозначительный взгляд на Катрин.
Последняя лишь улыбнулась:
– Обещаю вам подумать, Эрменгарда.
И графиня, как и брат Этьенн, вынуждена была удовлетвориться этим полуобещанием. Но после ее отъезда Катрин глубоко задумалась. Слова Эрменгарды с их несколько грубоватой практичностью оставили след в ее душе. Они советовали принять любовь Филиппа, и в этот теплый осенний вечер Катрин уже меньше, чем прежде, восставала против этой идеи.
Желая остаться наедине со своими мыслями, Катрин вернулась в сад. Это было ее убежище, самое любимое место во всей усадьбе. В нем не было ничего необыкновенного: кусты винограда, аккуратные бордюры, но окружавший его сельский пейзаж придавал ему необыкновенное очарование. Возле относительно низких стен, отделявших сад от виноградника, росли с одной стороны высокие сосны и розы, посаженные как попало, придавая саду дикую прелесть. Катрин побродила немного у сосен, где тени в конце дня сгущались раньше. Первые опавшие листья мягко шуршали, задеваемые ее длинным платьем. Склонив голову, она направилась к большому круглому колодцу, построенному, судя по рассказам, еще римлянами. Он находился в самом центре сада. Катрин облокотилась на него. Необыкновенная мягкость сумерек успокаивала ее душу. Отдохнувшая, почти улыбаясь, она обвела взором стены… и вдруг вздрогнула: на фоне необтесанных камней ограды промелькнуло черное перо, явно на мужской шляпе. Перо двинулось вдоль стены и вернулось обратно. Сидя на каменной закраине колодца, спрятавшись за отцветшей жимолостью, Катрин затаила дыхание, наблюдая странные перемещения шляпы. Перо остановилось, приподнялось. Появилась серая шляпа, затем лоб, глаза, цвет которых Катрин не могла рассмотреть при угасающем свете дня. Незнакомец тщательно осмотрел сад, не выходя из своего укрытия. Он не видел Катрин – густая жимолость скрывала ее полностью. Затем голова снова спряталась, только перо оставалось видимым. Оно быстро проскользнуло вдоль стены.
147 
