– Это ненастоящий контракт, – быстро напомнила Алиса.
– Конечно, нет. Но если бы он был настоящим…
– Он – ненастоящий, – снова сказала она, а потом встала на цыпочки и сама потянулась губами к его губам.
Поначалу его поцелуй был нежным, но обоим этого оказалось мало.
– Лукас, – прошептала Алиса.
Он застонал, крепче прижал ее к себе и углубил, ужесточил поцелуй, и Алиса отвечала ему со всей страстью. Руки Лукаса скользнули вниз по ее спине и легли на ягодицы. Он крепко прижал ее, чтобы она могла ощутить всю силу его возбуждения. Теперь он обращался с ней как с женщиной, а не как с хрупким стеклом.
В этот миг в дверь гостиной кто-то постучал.
Лукас поднял голову. Алиса все еще была в его объятиях, с глазами, затуманенными страстью, и губами, припухшими от его поцелуев.
– Сэр! Ваше Высочество! – Стук повторился. – Звонят из больницы. Ваш дедушка пришел в сознание!
Лукасу потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться к реальности. Он ни о чем не мог думать, только о женщине в его объятиях. Женщине, околдовавшей его, хотя он и не знал, кто она – чародейка или ведьма.
Он опустил Алису на кровать, наклонился и еще раз поцеловал. Поцеловал основательно, как будто поставил тавро на ее теле. И на ее душе.
Когда он быстро вышел из комнаты, Алиса перекатилась на живот, обняла руками подушку, чувствуя, как кровь стучит в ушах. Ее губы еще ощущали прикосновение губ Лукаса, на коже остался его запах.
Если бы их не прервали, она бы уже принадлежала ему.
Застонав, Алиса зажмурила глаза и уткнулась лицом в подушку. Она не должна была ехать с ним. Ей необходимо покинуть это место…
Но… у нее нет денег. Нет паспорта. Она не взяла с собой ничего, кроме злости. Приняв душ, Алиса снова оделась в одежду, в которой проходила как будто целую вечность. К ней снова вернулся боевой дух.
Пришла экономка Долорес, чтобы узнать, все ли в порядке.
– Все нормально, – весьма резко ответила Алиса.
Она буквально разваливалась на части от усталости, а мысль о том, что она едва не сделала, сводила ее с ума. Но и уснуть тоже не могла, ходила по комнате, придумывая, что она скажет Лукасу, когда он вернется.
Она вспомнила ночь, когда умер Алоиз. Она стояла рядом с ним и не чувствовала ничего. Слезы пришли часы спустя, но плакала она о том, как могло бы все быть по-другому.
Наступил вечер, и Алиса стала беспокоиться о том, что же происходит в больнице. Она буквально видела Лукаса возле кровати, где лежал старик, которого он очень любит.
На смену вечеру пришла ночь. На черном небе сияли незнакомые созвездия. Адреналин, придававший ей энергии, вдруг испарился без остатка. Алиса разделась, бросив одежду где попало, надела белый халат, найденный в ванной комнате, и легла в кровать.
Из глубокого сна ее выдернул шепот:
– Лиса?
Она открыла глаза. Рядом с ней на кровати сидел Лукас. В лунном свете усталость и огорчение были отчетливо видны на его гордом, красивом лице.
– Прости, что так долго. Но мой дед…
– Он не?..
– Он жив, но…
Лукас замолчал и покачал головой. Не задумываясь, она подняла руку и погладила его по щеке.
– Мне так жаль.
– Спасибо.
Она молча смотрела ему в лицо, потом медленно приподнялась и потянулась к нему. Со стоном Лукас обнял ее и прилег рядом.
– Спи, amada, – прошептал он.
Алиса вздохнула, положила голову на плечо надменного, жестокосердого испанского принца и погрузилась в глубокий, спокойный сон.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Лукаса разбудила какая-то ночная птица, бодрствовавшая в зарослях жасмина.
Что это за кровать? Точно не его. И комната тоже не его. На мгновение он подумал, что он в Нью-Йорке, в своем пентхаусе.
И тут он почувствовал мягкое, теплое женское тело рядом.
Алиса!
Она лежала, забросив ногу на его бедро и положив руку на грудь. Ее голова покоилась на его плече, несколько шелковистых прядей упали ему на лицо и попали в рот.
Лукас закрыл глаза.
Ощущать ее было… великолепно. Потрясающе.
Но что он делает в ее кровати? Он помнил, как вернулся из больницы, измученный и огорченный. Было поздно. Слуги, даже Долорес, уже легли спать.
Он был рад этому, потому что Долорес часто дожидалась его, когда бы он ни пришел, – так повелось с юности, но этим вечером он был слишком измотан, чтобы разговаривать с кем-нибудь.